Иная судьба

Не буду смотреть, — мысленно вскрикнула Персефона. Зажмурилась, на мир прикрикнула — хватит, распоказывался! Во-первых, и Танат и Гестия по глазам читают — и как прикажешь не смотреть им в глаза до скончания веков? Во-вторых — за алостью щек подкрадется мысль: у них с ее царем могло быть так же. Лучше, чем так же. В ту самую первую ночь — если бы она настояла и отдала бы себя ему. А потом он бы ее не отпустил — не смог бы, и у них было бы хоть немного времени…

Слишком всё ярко, слишком больно… слишком близко.

Афина-Мудрая, наверное, сказала бы, что труднее всего ждать в последние дни. И печаль ярче всего видна на фоне чужого счастья.

Трёхтелая Геката не говорила ничего.

Стояла на черте пограничья: уже не подземный мир, еще не Элизиум. Глядела, прищурившись, тремя телами. Пальцами пощелкивала — щелк-щелк, задумчиво.

— Мир сегодня странен, — сказала, как старой знакомой. Будто два века дружили и косточки перемывали за нектаром знакомым богиням. — Давно я не помню его таким.

Персефона остановилась. Прислушалась к прыжкам черного пса: утомленным, но радостным.

— Псы чуют перемены первыми, — отозвалась. — Приближение хозяина — особенно.

Взгляд Трехтелой Гекаты мелькнул — и канул за плечо стрелой.

Предвестником великого Состязания.

СКАЗАНИЕ 9. О МЕТКИХ ВЫСТРЕЛАХ И ПОТЕРЯННОМ ИМЕНИ

Спина к спине, и меч припал к щиту,

И невозможность — лишь набор из знаков,

И, если ты сорвешься в пустоту,

Я подхвачу, успею, хоть — инаков,

Я знаю, что, сквозь время и Судьбу,

Смеётся сумасшедший, черноглазый

Мой брат. Слова сплетаются в мольбу:

«Живи, мой брат! Со мной навеки связан…»

Инмариль

Говорят, воды Стикса ничего не могут отражать. Потому я не смотрю в воды Стикса.

И то сказать — хватит, насмотрелся уже.

В другие воды тоже глядеть опасаюсь: мало ли кто из них посмотрит в ответ. Там, например, слишком часто появляется мечник, который — не-я. И у которого все начиналось совсем неправильно.

Воин, дурак и вор. Щедрый, Гостеприимный, Ужасный, у которого — я не знаю как там все кончилось. Смотрит и спрашивает взглядом: ты вообще кто?

— Никто, — шепчу я одними губами. — Я никто, и у меня все началось правильно. Так что теперь я вообще не могу представить себе — чем такое может закончиться.

Этот, из вод, щурится понимающе. Оценивающе глядит, кивает — мол, ну и что, что Никто. Никто — они, вообще-то, довольно опасные личности. Имеют неприятное свойство пропадать на годы, а потом стремиться обратно с иступленным упорством. И приходить домой через весь мир — с неотвратимостью весны. Брать в старческие пальцы луки — и не промахиваться.

И Ананка с ее Мойрами ничего не может поделать: не сбылось предсказанное? Никто не виноват.

За плечами того — воина, дурака и вора — мерещится размытая, медноволосая фигура. Смутно знакомая и незнакомая, и лицо расплывается, потому что — заглянуть этой в лицо можно лишь раз. Прячется фигура за мечником. Прикрывается — будто щитом.

От стрелы.

Потому что щиты надежны. Не предают, не подводят. Служат до последнего, даже когда переплавляются обратно в бронзу в последнем бою. Щиты порождают за-щитников, которыми так удобно прикрываться…