Иная судьба

— А, вот ткань — тебе ж Афина руку, да?

Молча взял ткань, перетянул порез. Удивился про себя — странно, что мать не принеслась, не начала квохтать над раной («Опять Афина, да что ж такое-то!»). Пронесла Ананка — хоть что-то хорошее.

— Аполлон сейчас придет. И можно будет — по нимфам, — глаза у Гермеса так и горят шкодливостью. — Еще будет Мом, он знает одну тихую бухточку, куда нереидки заплывают — ух, повеселимся, а тут и без нас обойдутся. Гефест, правда — хихи! — сказал, что с тобой пить не будет…

— Я с ним тоже не собираюсь.

Рыжий хихикнул еще раз, но опасливо.

— Ну да, Афродита же… — вздохнул сладостно. — Ну, а так-то ты с нами?

— Нет. Без вас.

Посмотрел, как Гермес хлопает глазами. Добавил сухо:

— Вы без меня.

— Так ведь обручение же! Как не отметить?!

— Отмечайте.

Гермес почесал нос. Потом от избытка непонятливости за ухом поскреб. И вдруг подмигнул хитро.

— А-а… танец, небось? Невесту свою захотел повидать? Увидел — проникся, а? Забыть не можешь?

— Не могу, — согласился Арес. Терпеливо обождал, пока Гермес нахихикается. Потом покривился слегка — косого как ветром сдуло.

Потом соскользнул с трибуны — незаметно, чтобы никто не увидел.

Шмыгнул в рощу у подножия Парнаса. Легко зашагал по лесной тропе. Потрогал перевязанную руку и вдруг засмеялся, глядя в небо, с которого плеснуло алым и золотым.

Вспомнилось, как мать говорила, что дочка Зевса будет ему хорошей женой. Что она красавица. Что послушная. Что вышивает хорошо. Вспомнилось, как безразлично кивал — как баран. Ага, ага, ага, обручайте меня, жените меня… на дочери Деметры. Главное — чтобы не в мамашу характером, а то кому надо на таком жениться. Да-да, мама, передай Зевсу дары, а ей — почтение. Или нет, ей — дары, Зевсу — почтение. Или как ты захочешь. Нет, видеть… зачем видеть? На свадьбе увидимся. Так интереснее будет.

Посмотреть на танец будущей жены его подбил Гермес. Нашептал, что знает тайное местечко, с которого все — как на ладони будет. Так шептал, так расписывал, что Арес подумал — ладно, пусть. Дождался момента, выскользнул из дворца, прошел за Гермесом, как следует укрылся за зелеными кустами, дабы насладиться зрелищем…

Насладился. На свою голову.

Вспомнилось: вот идут в плясе гибкие танцовщицы. Летит в танце в зеленом пеплосе Кора, кудри брызжут медью. Изгибается призывно, соблазнительно, Афродита — подальше танцует, чтобы невесту не затмить… Движения Афины — отточены и четки, словно в бою, и ей вторит Артемида, и тетя Гестия весела — расплескивает огонь из волос…

И меня больше нет, нет больше мира, есть она, танцующая на зеленой лужайке…

И шепот, приставучий шепот двоюродного братца:

— Ну, как тебе? Красавица? Прекрасна же, да? Да?!

И ответный зачарованный шепот:

— Да. Прекрасна.

Пляшет златоволосая Афродита, любовница, изгибается — пена, не более.

Пляшет невеста, будущая жена, Кора… ничего, рыжая такая. Как бы при встрече не забыть лицо.

Твой взгляд неотрывно следит за другой.

Черноволосой и сероглазой.

Мудрой и воинственной.

Вечной насмешницей и победительницей — вечной.

Ненавистной. Прекрасной.

* * *

— Любовь не рождается из ненависти. Лишь ненависть из любви, — сказал как-то кто-то. Наверное, кто-то мудрый, вроде титана Япета, сын которого скитается по краю света, спасаясь от гнева Старшего Кронида. Арес десяток раз слышал эту навязшую в зубах фразу, то от Гестии, то от других титанов. И каждый раз хотелось ядовито засмеяться. Бросить: «Пустое! Я вот ненавижу своего отца. И люблю его. И ненависть моя родилась из любви. Он любит меня и ненавидит. И любовь его родилась из ненависти».

Ненависть и любовь шли рука об руку рядом с ним — в облике черноволосой, сероглазой дочери Метиды.

Ненавидящей его дочери Метиды. Любящей его отца.

Так, будто это она была его дочерью, а не рождалась из головы у своей Разумной матери. Еще в детстве хотелось спросить: что она тут все толчется? Дает советы, не в свои дела лезет?

Почему на меня взглядывает искоса, с отвращением — я ей что-то сделал?

Потом понял — он ей что-то сделал. Сделает. Свергнет того, взгляд которого она почтительно ловит на лету, затаив дыхание. С кем она не насмешлива.

Может, она правда его дочь, кто там знает. Значит, сестра Ареса.

Старшая… и ненавистная. Расхаживает с прядью, подпрыгивающей на лбу, смотрит с насмешливым прищуром, и даже Зевс ей кланяется, когда на Олимп приезжает попировать. А на него… на него вообще не смотрит.

Только бросает брезгливые взгляды искоса. И оттого все сильнее вскипает кровь, все сильнее хочется — поддеть, ударить, стереть с лица усмешку — не смей на меня смотреть, как на ничтожество! Я добьюсь, я смогу, я…

Что он мог, кроме как сражаться? Сражаться — безнадежно, потому что не хотел ранить ее. Яростно — потому что не умел иначе. Часто — потому что она была особенно прекрасной в моменты боя, с раскрасневшимися щеками, горящими глазами, вздымающейся грудью… и прядь прыгает: по лбу, по щеке, по виску…

— Нет-нет, я не буду с тобой драться… воины не воюют с детьми.