Несмотря на нестерпимое желание уснуть, Ида пролежала почти до рассвета, не сумев сомкнуть глаз. Ее веки отяжелели. Но ей была невыносима мысль, снова почувствовать прикосновение теней. Свечи почти догорали, и в глубине души она молилась, чтобы первые лучи рассвета проникли в комнату раньше, чем догорит последняя свеча. Рассвет наступал медленно, растягивая каждый свой шаг, будто не хотел вырываться из сладкой полудремы. Он озарял верхушки деревьев за ее окном, отбрасывая тени. Они шевелились, казалось еще мгновение и они снова кинутся к ней. Лишь усилием воли она убедила себя, что это тень от шелестящей листвы и качающихся ветвей. И повторяя про себя эти слова, она не заметила, как все же уснула.
Она открыла глаза. Солнце садилось за высокой горой. Последние лучи падали на поле. Выжженое поле. Дотла. Шаг. Еще один. Она медленно шла к нему, и осознание ударило молотом: поле не горело. Это мертвый пустырь. Здесь не росло ничего и не будет расти. Просто черная земля. Ни единого цвета. Полное отсутствие света. Темнота. В груди снова что-то сдавило, она стала отступать назад. Нет, тени, они снова появятся, как только солнце сядет. Надо бежать. Назад. Домой. В деревню. Подняв глаза на затухающие лучи, она стремительно развернулась и… не увидела ничего, кроме такого же черного поля. Вокруг, от края и до края ее окружал черный пустырь, а она стояла в центре. В центре выжженого мира. Ничего вокруг. Никого вокруг. Ни единой души. Ни жизни. Лишь она. И Смерть.
На этот раз пробуждение было резким. Вероятно, она больше не кричала, так как отца в комнате не оказалось. Свечи давно догорели, а в окна вовсю заливало ярким солнечным светом. Стряхнув с себя сон, Ида потянулась к стакану воды. Пролив дрожащими рука несколько капель, она вспомнила, как в детстве старуха-соседка учила избавляться от тяжкого ощущения после жуткого сна. Ида вскочила, уповая на единственный шанс, шатаясь, прошла к умывальне, вспомнила слова старухи и, приговаривая, стала «смывать» с лица сон: «Вода смоет тьму и мысли, оставляя только свет, вода смоет тьму и мысли, оставляя только свет…» Неизвестно, действительно ли приговор, призванный утешать напуганных детей, помог или вера в него, а возможно, просто холодная вода остудила голову и пробудила окончательно, но Ида почувствовала себя лучше. Отца не было и дома, видимо, с раннего утра уже в мастерской — продолжает мастерить двери и деревянные ставни для пострадавших от пожара.
Приводя мысли в порядок, Ида позавтракала, стараясь отвлечься планами на день, не возвращаться в этот сон. У нее еще оставалось время до посещения храма, поэтому она решила приготовить обед для отца, который, вероятнее всего, до вечера и не выйдет из мастерской, но тем не менее, хотя бы к ужину уже будет все готово. Дрожь прекратилась, но пространство вокруг нее, казалось, продолжало сжиматься. Подойдя к печи, она снова услышала далекое эхо:
— Ты опять о своих подозрениях? Неужели кто-то пугает нашего храброго и такого бесстрашного Ишаса? — Ида растянулась на лавочке, где они с Ишасом решили передохнуть после тяжелого дня. Он снова без устали работал в кузнице, она занималась с детьми в храме.
— Я не сказал, что он меня пугает, — возмутился Ишас, нахмурив брови.
— Я никому не скажу, можешь не скрывать, — засмеялась Ида, намеренно поддразнивая его. Как ни странно, ей было легко рядом с ним, мысли о снах отпускали ее, исчезало давящее чувство тревоги.
— Я сказал, что у меня от него мурашки, точнее от его взгляда. Странный он какой-то и подозрительный. И все, что происходит… началось, когда…
— Не отнекивайся! — перебила его Ида, не дослушав. — И не выдумывай!