Инфильтрация

— Ого! Вот это новость! — изобразил я, как мог, изумление. — Неожиданно. Восемь лет углубленно изучать английский язык, чтоб потом пойти в ПТУ. Это ж сколько на нас уже потрачено средств.

— А я о чем! Я в райкоме то же самое говорила, все без толку… Мол, не хватает людей рабочих профессий, нечего заповедники элитные устраивать — все равны, — Тыблоко злобно пыхтела, постепенно повышая голос, — решение принято, извольте выполнять.

Я задумчиво дегустировал суп — вкусно, однако, хоть добавку бери.

— Сейчас начнется, — задумчиво протянул я. — Дикая природа, борьба за жизнь…

— Ну тебе-то особо беспокоиться нечего, если в последней четверти не съедешь по успеваемости… А так — да, начнется, родители побегут… — Она раздраженно бросила ложку на стол и, помолчав, добавила с тоской: — Еще этот вопрос национальный, проклятущий…

Я поднял бровь, прося разъяснений.

— Ну что ты не понимаешь? — с полтычка завелась она. — Сколько у вас евреев на потоке? И слабых детей среди них нет. У меня запросили средний балл по ученикам восьмых классов — они все по оценкам проходят. Восемь человек на тридцать два места! Двадцать пять процентов… — Она с досадой махнула рукой. — И что мне теперь делать? Кого не брать из твоего класса? Левицкую? Сам знаешь, лучшая ученица, первое место в городе по русскому языку. Резника? Дыскина? Они не сильно отстают от Левицкой. Симцевич? Так в объединенный класс проходят с десяток хуже нее по среднему балу. Оценки им за национальность я срезать не буду. Я так в райкоме и сказала.

Я с уважением посмотрел на директрису. Во тетка дает, ей же до пенсии еще лет десять пахать.

— Хм… — Я задумчиво подергал себя за нос, припоминая историю класса. — У меня для вас есть радостные новости. По слухам, — я акцентировал последнее слово, пристально взглянув в глаза собеседнице, — Симцевич собирается уходить в музучилище. Хочет заниматься музыкой, а талантища, чтобы с такой фамилией без вопросов поступить в консерваторию, нет. Какой смысл ей сидеть здесь еще два класса?

— Это точно? — впилась в меня директриса.

— По слухам, — повторил я. — Но похоже на правду. Это раз.

Я сделал паузу и отправил в рот пюре с подливкой.

— Что, есть и два? — не поверила своему счастью Тыблоко.

— Угу, — промычал я, наслаждаясь ситуацией. Хорошо быть благим вестником — директриса смотрит влюбленным взглядом… Главное, паузу не затянуть, а то у нее на дне глаз белым ключом начинает закипать раздражение. — Есть и два. Дыскин хоть и не Валдис Чапелль, но в точных науках силен. Просто на фоне Чапелля он выглядит бледно, а так вполне готов для математической спецшколы. Так что от нас не только Валдис уходит, но и Миша. По слухам!

— Фух, — выдохнула директриса с облегчением, как после стопарика водки. — Это совсем, совсем другой коленкор. Спасибо, Андрей, помог. Тогда, — задумчиво закатила она глаза к сводчатому потолку подвала, что-то подсчитывая, — тогда все складывается: и овцы целы, и райком почти доволен…

Где-то вдали прозвенел звонок, и мы быстро засобирались. Сейчас начнется половодье из оголодавших школьников — могут и в пол втоптать.

— Ты только, Андрей, это… — Директриса замялась, подбивая слова.

— Могила, — заверил я.

— Ага, молодец, понимаешь. Особенно насчет евреев никому.

— Понимаю, Татьяна Анатольевна, — кивнул я.

— Хорошо, беги.

Я прыснул в кулак:

— А можно пойду?

— Хорошо, — заулыбалась Тыблоко, — иди.

И я пошел, осторожно, вдоль стены, чтобы меня не снесли ломящиеся наперегонки в столовую, как стадо обезумевших гамадрилов, ученики. Впереди инглиш, а у меня так и не появилось ни одной убедительной идеи, как мимикрировать под уровень знания восьмого класса.

Хоть и говорят, что перед смертью не надышишься, но я решил использовать спокойную обстановку в пустом классе для последнего прогона текстов. Первые пятнадцать минут именно этим и занимался, пока за моей спиной не заняла свое место Тома.

Я замер, уткнувшись ничего не видящим взглядом в страницу, потом собрался с духом и обернулся. Тома повторяла темы, наклонив голову, и солнце бликовало яркой медью в ее чуть завивающихся каштановых волосах. Почувствовав взгляд, она оторвалась от тетрадки и вопросительно посмотрела на меня.

Да, они все такие же двухцветные. В прошлый раз мы оказались глаза в глаза слишком поздно, за неделю до выпускного бала, и все последующие годы сожаление о несбывшемся порой накрывало меня, как волна, с головой, отправляя в черную депрессию. Я улыбнулся:

— У тебя глаза разного оттенка, один ярко-зеленый, второй — зеленовато-серый. Знаешь?

— Только сейчас заметил?

— Угу, дурак был.

— Самокритика — это хорошо, у нас это приветствуется.

— Правду говорить легко и приятно, — с достоинством ответил я.

Тома чуть прищурилась и впервые посмотрела на меня с интересом:

— Читал?

— Многократно.

— «Посев?» — лукавая улыбка с ямочками.

Ну да, ямочки на щечках — это мое слабое место, знаю и ничего поделать с собой не могу. Да и не хочу.

— Приличная советская девушка не должна знать таких ругательств.

Тома закусила губу, пытаясь сдержаться, но не вышло, и она засмеялась во весь голос, откинув голову назад.