Ингрид Кавен

– А ты – против манекенщиц?

Он уже не понимал, о чем речь:

– Против заик? Заик педерастов? Глухонемых?

– При чем тут заики?

Тут Шарль вспомнил одну историю, просто, чтобы разрядить обстановку.

– Я здесь прочел в газете: представитель заик обратился к министру здравоохранения или к министру почт и связи, сейчас не помню, с предложением сократить тарифы, так как разговоры занимают у них больше времени… Разве не смешно?

Ей было не смешно:

– Ты не слушаешь меня, Шарль.

– Слушаю.

– Я нашла тут объявления агентства «Элит»: Тереза: рост 180 см, объем груди 84, талия 61, бедра 92, размер ноги 40, цвет волос – рыжий, глаза голубые. Потом – Кристина… Соня…

– Это для моей книги.

– Какой книги? Ты ничего не пишешь… Может быть, ты думаешь, что я совершенная мишуга, мишуга щнок?

– Это что еще такое? Идиш? Почему ты говоришь на идиш?

– А номера телефонов? А порножурналы «Хастлер», «Пентхаус», коллекция фотографий Мишеля Симона, это тоже для твоей книги? Или ты пишешь порно? Нет? А аббревиатуры на страницах с девочками, запечатленные прямо у них на телах: анальн., оральн., мин., ты что, думаешь, я не понимаю аббревиатур, потому что я немка? Я, может быть, и французский не понимаю? Посмотрите на него: гугенот еврейского происхождения! Лицемерный порнократ, который корчит из себя невинность!

– Нет, уверяю тебя, это ничего не значит, я почти ни в чем не виноват. Да что я говорю – «виноват»? Ни в чем я не виноват. Это для книги.

– Что-что? Я что-то не поняла! И ты им, наверное, за это платишь! Как шлюхам, да?

– Нет… то есть да… то есть нет…

– Стоп-стоп-стоп… Может быть, ты и спишь с ними, чтобы набрать материала для твоей пресловутой книги-впрочем, я не знаю, когда… Так, значит? Спишь, чтобь ощутить разницу? Так? Своеобразие?… Чтобы… чтобь… можно начать расследование… Разве нет? Как доктад Кинси или Мастера и Джонсона, или доклад Хаита… Ведь так? Нет? Или я ошибаюсь?

– Доклад? Какой доклад?… Это все в прошлом, я же не спрашиваю, чем ты занималась в постели с этим твоим террористом из банды Баадера…

– Никакой он не террорист… он был студентом-химиком и совершенно запутался.

– Пусть будет так. О'кей! Химик так химик, которого вы с Пииром и Райнером целый год прятали в подвале на своей роскошной вилле.

Его понесло, и в этом, как известно, есть определенное наслаждение: терять больше нечего, потому что потеряно все. Взгляд его упал на экран телевизора. Кадр из того фильма так и застыл во времени: Ингрид в черном платье с вырезом «лодочка», гагатовые клипсы со стразами, и этот обреченный, отстраненный взгляд. Он толкнул телевизор, как будто хотел уничтожить все, что было связано с ним самим, экран разлетелся, и застывшее прекрасное и бесстрастное лицо, легкие серебристые тени на веках исчезли, как будто он разбил не только телевизор, но и само это лицо.

– «Kristallnacht/ Новая Хрустальная ночь!», – заявил он после всего этого звона и битых стекол, и печально улыбнулся.

– Ты, Шарль, вульгарный дурак, к тому же банальный.

Да плевать ему, кто он. Кроме того, ему так часто говорили, что он умен и тонок, что немного идиотизма не помешает.

– Ты самый настоящий идиот!

Шарль чуть не рассмеялся. Непонятно почему, но все происходящее его забавляло, даже доставляло удовольствие – «настоящий идиот»! Он и стал хохотать, как идиот. Тут-то все и началось с удвоенной силой.

– А номер телефона Кароль Буке?

– Кароль – это материал для работы, она знала Мазара, да ты прекрасно знаешь, что она была его женой.

– Естественно! Как Аврора Клеман и многие другие… По-моему, если хочешь знать, ты ведешь расследование, как Богарт-Марлоу, ходишь сзади, видишься со всеми, кто его знал, со всеми женщинами, чтобы вызнать что-нибудь о том, как он умер, но этих женщин еще тьмы и тьмы, тех, кто не умер от передозировки, не сошел с ума, не исчез, и ты пытаешь свое счастье, оживляя останки Мазара через пятнадцать лет после его смерти. Неплохо, а? И все это расследование просто предлог… Тоже мне, частный детектив… Какая разница: журналист, писатель, детектив… есть нечто общее, нет?

– Богарт, Марлоу? Спасибо, ты мне льстишь. Но я ничего не собираю. Немного шпионю, подсматриваю, да, это есть. Простое любопытство. И потом ты могла бы и не так разоряться с этим своим немецким акцентом (в действительности у нее его почти не было), можно кое-что тебе напомнить. Не забудь, что мне столько же лет, сколько и тебе.

– Прекрасно! Ну и что из этого?

– А то, что тогда, когда мадемуазель было четыре, четыре с половиной года, и это золотоголосое дитя распевало рождественские песни для своего отца, офицера военно-морских сил вермахта, и разъезжало в санях, закутанное в меха, или же поглощало жареных перепелов и гусятину, я был сиротой в лагере для еврейских детей.