Инквизитор

Затем я показал ему устройство конюшен: они были вырублены в пологом склоне холма, так что большие деревянные двери, запиравшиеся изнутри на засов, открывались на улицу, проходящую ниже дороги, на которой располагался главный вход. В сущности, хотя здание имело три яруса — нижним служили конюшни, — с северной стороны оно казалось двухэтажным и лепилось к тюремной башне, точно ягненок, жмущийся к матери.

Но, быть может, не следует уподоблять здание Святой палаты ягненку, твари слабой и боязливой. Хранилище многих важных тайн, оно, как и тюрьма по соседству, было надежно укреплено толстыми каменными стенами с тремя узкими щелями бойниц. Ширина и высота главной двери едва позволяла протиснуться внутрь человеку среднего телосложения. Как и двери конюшен, она запиралась на засов изнутри. Однако в то утро мы столкнулись с выходящим из здания Раймоном Донатом, так что стучать нам не пришлось.

— О, Раймон Донат! — сказал я. — Разрешите представить вам отца Августина Дюэза. Отец мой, это наш нотарий, все силы отдающий исполнению наших особых поручений. На протяжении восьми лет он является верным слугой Святой палаты.

Раймон Донат оторопел. Я догадался, что он вышел, чтобы опорожнить мочевой пузырь (ибо его руки судорожно теребили одежду), и не ожидал встретить на пороге нашего нового инквизитора. Тем не менее он быстро овладел собой и отвесил низкий поклон.

— Ваш приезд делает нам честь, отец мой. Сердце мое преисполняется радостью.

Отец Августин заморгал и пробормотал благословение. Его, казалось, несколько удивила эта излишняя, если не сказать напыщенная, вежливость. Таков, однако, был Раймон: он неизменно впадал в крайности, так что слова его были подобны манне небесной либо молоту, сокрушающему камни. В течение дня он не раз переходил от мрачности к веселью и обратно. Он был вспыльчив и резок, шумлив (когда пребывал в духе), прожорлив и похотлив как козел (чья кровь так горяча, что плавит алмазы). Человек низкого происхождения, он весьма гордился своим образованием. Кроме того, был щеголем и любил похваляться своими виноградниками.

Но все эти мелкие недостатки искупались в нем мастерским владением языком права и удивительной беглостью письма. Никогда за все время моих странствий не встречал я нотария, который мог бы с такой быстротой записывать человеческую речь. Говорящий не успеет еще закончить предложения, а оно уж на бумаге.

Дабы завершить его портрет (что Цицерон назвал бы effictio[15]), я скажу, что лет он имел около сорока, роста был среднего и телом плотен, но не тучен, с красным лицом и густыми волосами, черными, как третий конь Апокалипсиса. У него были великолепные зубы, кои он всегда охотно показывал, и теперь так свирепо просиял, глядя на отца Августина, что тот, как мне показалось, даже несколько растерялся.

Желая прервать неловкое молчание, я объяснил, что Раймон Донат ведает записями всех инквизиционных дел и хранятся они наверху.

— Ах да! — воскликнул отец Августин, внезапно оживившись, и с удивительной прытью ринулся внутрь. — Да. Реестры. Я хочу поговорить с вами о реестрах.

— Они под надежной охраной, — сказал я, следуя за ним. Когда глаза привыкли к полумраку, царившему в комнате, куда мы вошли, я указал на мой стол у одной из стен. Кроме него, там были три скамьи, стоявшие вдоль стен слева и справа. — Здесь я чаще всего и работаю. Отец Жак поручал мне почти всю переписку.

Отец Августин смотрел перед собой, как слепец. Потом он, шаркая, подошел к столу и, по-прежнему словно слепой, коснулся деревянного аналоя. Мне пришлось отвести его в его комнату, которая была больше первой и, по счастью, имела бойницу, пропускавшую немного света. Объяснив, что обычаем отца Жака было допрашивать свидетелей в этой комнате, я показал его преемнику инквизиторский стол, инквизиторский стул (массивный, с затейливой резьбой) и сундук, где отец Жак держал труды, с коими постоянно справлялся: «Speculum judiciale»[16]

Гийома Дюрана, «Summa»[17] Райнерия Саккони, «Суждения» Петра Ломбардского, глоссарий Раймунда из Пенафорта к «Liber Extra»[18] Папы Григория IX. Эти книги, объяснил я, поручены сейчас заботам библиотекаря, но если они понадобятся отцу Августину, то ему достаточно будет только попросить.

— А реестры? — спросил он, будто не слыша моих слов. Его холодная настойчивость озадачила меня. Я повел его обратно в первую комнату, а оттуда — вверх по винтовой лестнице, встроенной в узкую угловую башню, соединявшую все три этажа. Поднявшись на последний этаж, мы нашли там Раймона Доната, ожидавшего нас вместе с писарем, братом Люцием Пурселем.

— Вот здесь мы храним реестры, — объяснил я. — А это брат Люций, наш писарь. Брат Люций — каноник общины Святого Поликарпа. Он пишет скоро и аккуратно.