Инночкины сказки или Маленькие сказки для взрослых людей

под шеломами морды блестят,

порубить желают всех подряд!

«Мы готовы сечь, рубить!» Ох, царю

вложить бы в голову умища суму,

а не толстые, смешные калачи

(предупреждали ведь его врачи).

А теперь… Глазища рыбьи глядят

выстроившись в бесконечный ряд

и готовы искромсать весь народ.

Ещё минуты две и вперёд!

В ужасе зовёт царь Большака,

но пока Иван ходил туда-сюда,

потоптало наше войско народ

и уже до Германии прёт!

А в Германии кричат: «Эх, пора

звать богатыря Большака!»

Скорописную грамотку пишут

да почтового голубя кличут,

и по ветру письмо пускают,

мол, голубка дорожку знает.

И пока голубка шла туда-сюда,

на Руси стояла тишина,

да весёлый рассудком народ,

нарожал малых деток и вперёд:

пашем, жнём да снова сеем —

себя никогда не жалеем!

Вот и Ивану от печки зад открывать неохота:

«Больно надо спасать кого-то!»

Пока поднялся, обулся, оделся,

из дома вышел, осмотрелся,

караси пол-Европы помяли,

стеной у Парижа встали

и уходить не хотят,

вернуть себя требуют взад:

то бишь, обратно на небо!

Но во Франции не было

умных в голодные годы.

Побежали спрашивать у Природы.

Природа молчала долго,

потом кивнула на Волгу,

откуда шагал Большак

примерно так:

«Ать-два, левой,

нам бы с королевой

хранцузкой породниться —

на фрейлине жениться!»

Подходит Большак туда,

куда его не ступала нога,

а там караси в мундирах

и бравый Ивась командирах:

стоят, сыру землю топчут,

о небесищах ропщут.

И попёрся Иван

по крестьянским дворам:

«Нужна машина кидательная

увеличенная стократено —

тварей божьих закинуть на небо.

Плотников сюда треба!»

Прибегали плотники: рубили,

пилили, строгали, колотили

и сляпали огромную махину —

камнеметательную машину.

Как сажали в неё солдатушек

да забрасывали в небо ребятушек,

и так до последнего карася!

Ой, вздохнула мать сыра земля!

А на небе синем иваси

глотнули своей среды

и давай расхаживать на длинных хвостах,

говорить на разных языках

да на землю смотреть свысока.

Вот такая у них душа!

Ну, а Ванька в героях ходил,

так как всей Европе угодил.

Королев да принцесс целовал,

милу фрейлину к замужеству звал.

Теперь точно сказке конец.

Большак ведёт под венец

девку нерусску, та плачет:

увезут далеко её, значит,

а там жизнь, говорят, нелегка —

у царя больна голова!

Да и на небе не легче,

ведь господу мозги калечат

стада карасей-ивасей,

и нет никого их мудрей!

Емеля еси на небеси

Было дело,

лежал на печи Емеля,

а что делать теперя

он не знал.

Ходил, в кулак собирал

свои прошлогодние мысли:

«В доме чисто,

хата побелена

не чужая – Емелина!»

И на селе дивились:

«На Емелю б мы матерились,

да не за что, вроде.

Был Емеля уродом,

а теперячи Емельян!»

«Глянь, мож во дворе бурьян?»

Мы во двор к Емеле заглядывали,

бурьян да репей выглядывали,

но ни крапивы, ни чертополоха,

лишь капуста да репа с горохом!

Но что же это такое?

«Дело есть непростое

у меня до тебя, Емельян,

сооруди-ка мне эроплан!» —

царь-батька пристал к детине

и план той махины вынул.

Долго тёр ус Емеля

и промолвил: «Дай токо время

да наёмных работников кучу

и самый быстрый получишь

ты, царь-батюшка, аэроплан!»

«Хороший у тебя план!»

Но Емеля, он не дурак,

чтобы думу думать за так,

поэтому речь зашла о целковых.

«Ну ты кумекать здоровый! —

лоб почесал царь-батька. —

А не легче тебя сослать-ка?»

И выслал Емелю в сибирь:

«Эх, после поговорим!»

А в сибири народец дружный:

топориком самых ненужных

и закопать ближе к речке,

чтоб полакать сердечней.

Вот в тако душевно село

Емелю на печке несло.

А там его уже ждали:

строганину строгали

да колья вбивали в землю,

чтоб ссыльный не бегал

далече отсюда,

царь кумекал покуда.

Встретили с плясками, хороводами,

заговорами и обводами

по осиновому кругу:

«Да кто ж его знает, паскуду?»

Емеля ж не удивлялся,

лежал на печи, ухмылялся

и знал ведь, собака,

что хошь не хошь, будет драка!

А как ему карму почистили,

так за стол посадили и выпили,

а затем закусили слегка:

вкусна свиная кишка

набитая кровушкой!

Повёл Емельянушка бровушкой

стукнул в грудь кулаком

и повёл разговоры о том,

как он был повелителем щуки,

а селяне – его, то бишь, слуги.

Не понравилось это сибирякам,

хвастуна напоили в хлам

и с суровыми кулаками:

«Теперь дни коротать будешь с нами!»

Дальше всё пошло по накатанному:

больше всех доставалось невиноватому.

А Емеля устроился писарем:

сидел и описывал

свою жизнь приключений полную,

а бумаги сдавал Зубковой,

та их слегка подправляла

и за свои выдавала.

Вот таки людишки таёжные:

и не то чтобы сильно сложные,

а в массе своей хамоваты.

Мол, климат злой, не виноваты!

*

А тем временем царь пригорюнился,

над планом своим задумался:

«Не построить мне эроплан!

И пошто я Емелю сослал?»

Но верстать его гордыня мешала,

да и Зубковские сказки читала

вся Рассея, купцы да бояре,

которые щедро клали

золотые червонцы в казну.

«Я, царь, тебе подмогу! —

сказал звездочёт Аристарх. —

Вот жили бы мы впотьмах,

да оракулы народились,

а народившись влюбились

в звёздные эти силы,

и судьба за судьбой красивой

натальной картой легла.

Ты сам знаешь где у меня?»

Царь-батюшка уже знал:

и звездочёта сослал

на далёки сибирские руды

выспрашивать у Гертруды

направление местных комет

да передать Емельяну привет.

Ну, сибирь не была бы зла,

ежели б ни пригрела даже козла!

А нашего звездочёта

обожали там и без счёта.

Бесконечное количество раз: