Иностранец

– А почему оттуда уехал? Ты в Нью-Йорке жил? – моё любопытство перескочило на другую тему.

– В Нью-Джерси, это рядом. Счастья там не нашёл, заработал немного, тяжело было. Там либо идёшь и бьёшь, либо пропадаешь, нужно что-то делать, не стоять на месте, постоянно на пределе. Можно с ума сойти. За домом заскучал, вот и вернулся.

– Не все счастье находят, не попробуешь – не узнаешь, – потянуло меня на философию.

– А ты как устроился? Уже женат, наверное, карьеру построил? – неужели Слава и правда так обо мне думал, как-то он переоценил мои возможности.

– Конечно, уже директор департамента, – подыгрывая ему, ответил я с иронией.

– Почему бы и нет? – улыбнулся Слава, – У тебя же со школы всё по полочкам разложено, каждая тетрадь, пенал, ручки, всё на своих местах, думал, что и жизнь так уложил. Ты же с красным дипломом универ закончил?

– Ну нет, смеёшься что ли, мне там учиться не хотелось, а ты о красном дипломе.

– Зачем тогда учился, если не хотелось?

– Как это зачем? Не бросишь же, раз поступил, родители не поймут…

– Не родителям же потом ходить на нелюбимую работу…

– Согласен, но, если уходишь, лучше знать, куда идти, – я понимал, что это всего лишь оправдание, когда боишься перемен.

– Не попробуешь – не узнаешь, сам же так говорил, – Слава бил моими же картами.

4

Случается, что хочешь сойти с тормозящего поезда, но нет, и движешься по инерции дальше. Мы тоже двигались дальше. Разговор перемещался вдоль пустых лавочек Приморского бульвара, освещенного яркой ночной иллюминацией, минуя гостиницу Лондонскую, восхищавшую своим фасадом в стиле раннего ренессанса.

– Вот моя карьера… несостоявшаяся, – я указал на дом номер 14, – Приморское отделение.

– Шикарное место, – восхитился Слава.

– И не поспоришь, – ухмыльнулся я, – Конечно, здесь не работать, а отдыхать хочется, особенно когда тепло, греет солнышко, а в тени каштанов веет прохладой, так вот взять, выйти на перекур и забыть вернуться.

Остановившись, мы уставились на зелёные балконы на втором этаже. Рядом угловое здание под номером 15, пустующее, обложенное строительными лесами, завешенное грязной безвкусной материей, скрывающей от прохожих его непрезентабельный вид, могло бы с достоинством и во всей прелести завершать архитектурный ансамбль бульвара, но стоящее на реконструкции уже много лет, будто забытое, несуществующее и уже привычное жителям города. Как и множество ветхих зданий Одессы, измученных временем, ставшее неживой громадной скалой, служит оно символом безответственности поколения и темноты наступившей эпохи. В этом моменте куранты на Думе звонко ударили, нарушая тишину и сигнализируя об очередном временном рубеже.

– Всё-таки спасибо тебе, что ответил на сообщение, не отморозился, – мне было приятно слышать от Славы эти слова, хотя я до сих пор переживал, терзаемый муками совести, что не могу быть достаточно полезен своему товарищу.

– Вообще не за что, и извини, что я не сразу отозвался.

– Ладно, я всё понимаю, свалился, как снег, на голову.

Слава выглядел чересчур спокойным и рассудительным, я ожидал от него прессинга, подколов, неудобных вопросов. Не таким знал его я, когда много лет назад мы виделись последний раз. Видимо, время меняет людей, иногда меняет до неузнаваемости. Сюрпризом становятся случайные встречи. Какое-то незримое забытое прошлое, связывавшее меня и Славу, оттаяло вдруг, а из него пробились ростки новой дружбы, возможно, она родилась заново.

– Тебе не нравится твоя профессия, твоя работа, – продолжал Слава, – А что ты любишь делать?

– Не знаю, – засмущался я и, разумеется, был поставлен в тупик, сделав паузу, ответил, – Стихи писать, например…

– Ты серьёзно? А ну давай. Интересно послушать.

К этой минуте мы свернули в переулок Чайковского, это был своего рода реверс Приморского бульвара, практически неосвещённый, местами заброшенный, с кое-какими обветшалыми фасадам и не везде ровной дорогой. Огромный город контрастов, даже его титульная сторона не блистала совершенством, даже этикетка была кое-где помята, но именно так звучала его настоящая душа. Местами фальшивила, но не наслаждаться ею не представлялось возможным. Сомневаюсь, что именно здесь моя поэзия могла быть уместной, если вообще её можно было таковой называть. Многие сочиняют в раннем возрасте, не питая иллюзий, для них стихи становятся песнью молодости. Поборов стеснение, я начал декламировать, очевидно, первое, что пришло на ум:

«Я против системы, система – мой враг.

Повсюду менты диктуют моду.

А я не хочу жить вот так,

Я выбираю свободу.

Идти больше некуда, закрыты пути.

Не хочется верить, что всё повторится.

Слова всюду лживы, как ни крути,

Единственный выход – убиться.

Оковы скрепили руки,

Душа просит огня.

Я никогда не умру от скуки,

Система убьёт меня».

Есть люди талантливые, а я просто сочинял, потому что получалось придумать рифму. Кроме меня, это не было никому интересно. Тем не менее Слава прервал молчание: