Инсбрукская волчица

Этим утром я чувствовал себя так, будто очнулся от зимней спячки. Руки дрожали, в голове гулял ветер. Берта и Каспер о чём-то громко беседовали в гостиной. Дочь будто забыла, как вчера, потрясённая известием, весь вечер ревела. Среди пострадавших были её хорошие подруги. Занятия сегодня отменили, но я был категорически не согласен с этим – происшествия, даже столь масштабные, не должны тормозить учебный процесс, тем более, Берта училась не в гимназии, а в частной школе, поближе к дому. Она-то целёхонька, никто там поджоги не устраивал. А Каспер просто был рад внеплановому выходному, его не очень-то волновал пожар.

– Эй, дурень, – позвал я сына. «Дурнем» я его называл, когда у меня было хорошее настроение, – не забыл ещё? Ты сегодня на кухне дежурный.

– Помню, – равнодушно ответил Каспер и ушёл в свою комнату.

Прислуги у нас не было, поэтому мы составили график, когда и чья очередь мыть посуду. Но это не спасало от ссор. Берта и Каспер никак не могли поделить обязанности, каждый из них норовил спихнуть ответственность на другого. Ну да, это только в книгах брат и сестра «не разлей вода», мои же отпрыски друг друга не жалуют: Каспер считает Берту истеричной дурой, а Берта парирует тем, что она, в отличие от Каспера, никогда не оставалась на второй год. Каспер действительно однажды остался на второй год в пятом классе и только сейчас с грехом пополам заканчивал выпускной класс. Он способен учиться лучше, но не демонстрировал никакого желания. Как скатился до троек, так с тех пор и не вылезал.

– Флоре, а правда, что это гимназистка сделала? – спросила жена с некоторой дрожью в голосе, когда мы сели за стол завтракать.

– Ты же знаешь, что я предпочитаю молчать, пока не знаю наверняка, – ответил я, – может, и вовсе кто-то из учителей… Ладно, потом всё объясню, мне на службу пора, – уклонился от ответа я и, в скором времени прикончив лёгкий завтрак, отправился в гостиную.

Ничего не подозревающая Берта набила карманы орехами и приготовилась их сгрызть все без остатка. Тут-то я и решил провести «следственный эксперимент». Выскочив из-за угла, я схватил Берту за горло и, прошипев: «Молчи, если хочешь жить», буквально затащил её в прихожую. Марта и слова не могла сказать от шока. Она привыкла, что меня иногда «несёт», но не до такой же степени.

– Флоре, ты с ума сошёл? – закричала Марта, когда, наконец, обрела дар речи.

– Эксперимент удался! – торжественно продекламировал я, отпуская Берту. – От шока даже ты, взрослый человек, не подумала ничего предпринять. Теперь я знаю, как она расправилась с Гюнст и Вильхельм!

В следующий момент я, провожаемый возмущёнными криками Берты и причитаниями жены, накинул пальто, надвинул кепку и, взяв портфель, отправился на службу.

Сегодня вновь хмурая погода. Тяжёлые свинцово-серые тучи, нависшие над Инсбруком, точно передавали всю гнетущую атмосферу города. После вчерашнего происшествия Инсбрук оцепенел. Прежде полные спешащих людей улицы нынче были пусты, лишь изредка зеваки проходили мимо витрин, глазели на товары, да и шли по своим делам. Инсбрук казался мне мини-копией Вены – те же старинные постройки, те же улицы.

Когда я уехал на учёбу в Вену, я впервые заметил резкий контраст. В центре было полно солидных господ, сытых и довольных жизнью. Там постоянно щеголяли люди, одетые «с иголочки», дамы в элегантных нарядах, на фоне которых простецки одетые студенты смотрелись просто белыми воронами. Я же снимал жильё в отдалённом квартале, рядом с рабочими общежитиями. Здесь не было ни садов, ни фонтанов, ни зелёных лесопарков, ни уютных кофеен. Зато чего здесь было в достатке, это грязи, вони и прочих «прелестей» городских окраин.

Часто здесь мелькали турки. Улыбчивые торгаши, устроившие ярмарку неподалёку от дома, где я снимал угол, каждое утро провожали спешащих на работу людей сахарными улыбками и активно зазывали что-то у них купить. Расшитые блеском фраки, фески и тюрбаны смотрелись просто кричаще в руках продавцов, одетых в рваные пиджаки и поношенные тюбетейки. Зато у них можно было разжиться дешёвыми восточными сладостями и табаком, чем я беззастенчиво пользовался. Была здесь и парикмахерская, принадлежащая коренастому турку по имени Энвер. Он был весьма словоохотлив, не забывал мне напоминать, что они, турки, знают толк в женской красоте, и если я хочу, могу привести сюда свою невесту, он из неё такую красавицу сделает, что не узнать.

– Эти ваши немки страшные такие, не умеют следить за собой. А у нас женский красота – часть культуры, – говорил иной раз Энвер, угощая меня папиросой.

Дальше он начинал рассказывать небылицы, как к нему тайком наведывались зажиточные жительницы Вены, которым надо быть неотразимыми на балу, а австриякам они, дескать, не доверяли – изуродуют только ещё больше.

Сама парикмахерская, собственноручно убранная и чистая, смотрелась кричаще на окраинах.