Да, я это знала. Город наш был небольшим. Новостей в нём было не так уж много, а у многих сослуживцев отца дочери учились в гимназии. Наверняка сейчас не в одной семье рассказывают, представляя в лицах, за ужином о моём ужасном поступке.
– Меня предупредили, – жёстко сообщил отец, – ещё одно нарушение дисциплины, и ты будешь отчислена из гимназии с волчьим билетом. Ты знаешь, что это такое?
– Знаю, – устало произнесла я, – это значит, я никогда больше не смогу поступить ни в какую другую гимназию. Не больно-то и хотелось.
– Марш в свою комнату! – не выдержал отец и затопал ногами.
Ночью у меня начался жар. Я провалялась в горячке целую неделю. Доктор, приглашенный на следующий день, не нашел следов простуды и заявил, что болезнь была, скорей всего, следствием потрясения. Не таким уж бессовестным чудовищем была я в свои четырнадцать. Ничего, с Сары я обязательно спрошу. Возможно, её же перво-наперво и «разыграю».
Из дневника Ингрид Лауэр:
«29 сентября 1904 года
Давно мои руки не касались этого дневника. Перед тем, как опять начать писать в него, я перечитала всё написанное ранее. Какая же я была идиотка, когда начинала эту тетрадь! Я вчитываюсь в строчки, написанные три года назад и у меня возникает странное чувство, как будто писала их не я, а какая-то незнакомая мне девочка, лет пятнадцати. Сейчас смешно читать о «трагедии» с портретом, о решении проводить в «своём» классе «особые» уроки, и все свои тогдашние слёзы и переживания я вспоминаю с печальной улыбкой.
Разумеется, мне теперь не придёт в голову из-за каждой глупой шалости моих учениц размышлять о том, правильно ли я выбрала свой жизненный путь. Педагогика моё дело. Оно не лучше и не хуже других. Думаю, что если бы я стала, например, акушеркой, я бы выполняла свои обязанности ничуть не хуже, чем сейчас выполняю обязанности по обучению девочек немецкому языку. Немецкому языку и только. Воспитывать в них какие-то вольнолюбивые идеалы… Я давно оставила эту идею, и сейчас мне стыдно вспоминать о том времени, когда под влиянием Вальтера я мечтала о неосуществимом.
В классе, который я называю «своим», дела обстоят не слишком хорошо. Кроме Милы Гранчар там появилась ещё одна хорватка. Я давно стала замечать, что почему-то представители этой нации оказываются не слишком честными людьми. Я знаю, что девушке, которая признаёт расовое и социальное равенство, не годится так рассуждать, но что я могу поделать, если так оно и есть. Сначала эта грязнуля Мила, теперь эта поганка Сара…
Вместе с Эстер Келлер (та ещё штучка!) и Анной Зигель, которая постоянно трётся возле самых безнадёжных учениц, они образовали просто какую-то банду.
Звучит, конечно, грубо, но эти девчонки совершают очень серьёзные проступки, вплоть до краж. Впрочем, по всей видимости, они были испорчены с самого раннего детства. Педагогика бессильна, если родители не дают своим дочерям понятия о честности и нормальном поведении.