Инспектор Золотой тайги

– Баргузин,— сказал он странным голосом,— помоги, видишь, тяжело ему… Постой, а где третий? — Жухлицкий мимолетно скользнул взглядом по Дандею и снова уставился на Чихамо: — Третий, где третий?

Между тем Баргузин спрыгнул на землю и, посмеиваясь, сдернул с Чихамо котомку.

– Ого! — хмыкнул он, держа ее на весу.— С хорошими гостинцами шел домой. Поглядеть, поглядеть надо.

Чихамо, словно в беспамятстве, качнулся к нему всем телом, но железная лапа Рабанжи тотчас легла ему на плечо.

– Погоди, погоди,— пропищал он, не отрывая тусклых глаз от Митькиных рук, проворно потрошивших котомку.

Вылетели какие–то тряпки, грязный узелок с едой, засаленные бумажные свертки и, наконец, один за другим легли на землю пять кожаных мешочков, каждый величиной с добрых полтора кулака. Туго набитые, округлые, они были тяжелы даже на вид. Чихамо невнятно замычал, сглатывая слюну и трясясь, как в лихорадке. Тринадцать пар глаз намертво приковались к мешочкам. Митька, опустившись на колени, медленно вынул нож, с минуту колебался, не зная, какой из мешочков предпочесть, и наконец выбрал–таки. Чиркнул ножом по завязке, как слепой, отложил нож, непослушными пальцами приоткрыл мешочек. Тут, казалось, даже лошади перестали дышать. Митька заглянул в мешочек, замер, подсунулся ближе и, помедлив, поднял голову. Лицо у него было потерянное, глаза таращились, полнясь не то ужасом, не то еще чем.

– Ну? — нетерпеливо спросил Жухлицкий, качнувшись вперед.

– Погоди…— выдохнул Митька и вдруг, словно вспомнив о чем–то неотложном, принялся с суетливой поспешностью разрезать завязки на других мешочках. В лихорадочных движениях его локтей угадывалась растерянность. Наконец он невидяще уставился на Жухлицкого, моргнул раз, другой и — плачуще, шепотом: — Аркадь Борисыч… орочонский бог… это что же получается–то?

Он медленно протянул перед собой руку, и все увидели на его ладони свинцово–серые икринки мелкой дроби.

Аркадий Борисович раскрыл рот, силясь что–то сказать, но так и не сказал ничего. Зато остальные заговорили разом и сдвинулись вокруг Митьки. И тут Чихамо, покорно и немо взиравший до этого на происходящее, вдруг закинул к небу безумное лицо и разразился пронзительным, рыдающим хохотом.

ГЛАВА 7

Огромный двор Жухлицкого задами выходил к лесу. Сразу за незаметной калиткой в высоком заборе начинался глухой распадок, заваленный грудами мусора за многие годы и пропахший пропастиной. По распадку шла едва проторенная тропка. В прежние времена в сумерках, ночью, а когда и днем здесь хаживал разный диковинный народ: зверовидные оборванцы, вооруженные до зубов ражие охранные казаки, верховые с тяжелыми седельными сумами на запаленных лошадях, какие–то пугливые бабы, хорошо одетые люди, прячущие лицо; иные приходили сами, иных приводили или же привозили связанных, положив поперек седла и замотав мешками голову. Да, много тайн перевидала на своем веку незаметная калитка. А на приисках чего только не рассказывали досужие языки: что под домом хозяина Чирокана сплошь идут железные подвалы, где в цепях с давних пор сидят старинные золотознатцы из беглых — от них–то, мол, и вызнает Жухлицкий о золотых местах; что и пытают в тех подвалах и мучают, а пол и стены в них кругом в крови; что во дворе у хозяина где ни копнешь, там и мертвец, а то и два. В рассказах этих кое–что было правдой. Скажем, подвал был; туда сажали проворовавшихся старателей, дабы передать их потом в руки исправника. Баргузинский горный исправник вполне одобрял подобные меры,— золотое дело, оно такое, что к нему льнет немало разного темного люда, не держать его в божьем страхе, он тебе враз брюхо распорет и кишки на кулак намотает — народ отчаянный; а коль скоро из тайги до закона не враз докричишься, приходится порой хозяину вершить дела своим судом. А вот что до покойников, то в тайге народу бесследно пропадало немало, это верно, посему божиться, будто Жухлицкие ни одной души не загубили, исправник бы не стал, но одно он знал твердо: где–где, а уж во дворе–то их наверняка не закапывали. После февральского переворота, когда вместо прежнего исправника в тайге появился комиссар горной милиции, Аркадий Борисович лихие свои замашки на время оставил: не мешало присмотреться, понять, как и чем дышит новая власть. Новая власть дышала по–старому. Мужики на приисках невесело шутили: «Те же штаны, только перелицованные…» Под названием Совета съезда золотопромышленников прежние хозяева вершили прежние дела в тайге. Комиссар милиции Кудрин оказался своим человеком. И все бы хорошо, но случился переворот в октябре. Начались смутные времена. Совет съезда расползся, как тараканья стая на рассвете. Кудрин хоть и остался послушен промышленникам, но и Таежного Совета побаивался тоже. Такие дела. Аркадий Борисович поостерегся бы сейчас запирать кого–то в подвал, но таинственно пропавшее золото заставляло идти на риск, это первое; а другое — один из троих, посаженных в подвал, был убийца десяти человек на Полуночно–Спорном прииске и еще одного — на пути из Золотой тайги.