Интересно и легко

– Ты не бойсь. Когда всё закончим, вернёшься в исходную точку, в воскресенье похмелишься, в понедельник пойдёшь на работу, хотя может уже и не будешь похмеляться, может, для тебя это уже будет неприемлемо, будешь очищенный, и кто его знает, какие у тебя будут желания, у очищенного.

В зеркалах вперемешку картины моей ежедневной рутины, а вот кальянная за мостом, где я встретил Омегу.

– Омега, можно я буду звать тебя Омегин, – спрошу я ещё через несколько лет.

– Зови, как хочешь, мне фиолетово, можешь вообще никак не называть, можешь, кстати, вообще заткнуться и ничего не говорить.

Но это чудовище, мой спутник, тоже не может без общения, и пройдет год или десять, и оно мне расскажет, скрипя в уши на разные голоса, как давным-давно, настолько давно, что даже я в этой чёрной яме не могу осознать этот срок, он был ошмётком, и как его нашел Альфа, но не смог убить, потому что тогда, неизвестно откуда, появился Уголёк, черная псина, он повалил Альфу и стал грызть, а Омега всадил своему Альфе в голову самурайский меч по самую рукоятку, пробил деревянный пол в каком то японском борделе и пригвоздил навсегда. Тогда ошмёток и стал Омегой, но вопреки ожиданиям, он не стал защищать ошмётков, а наоборот, выбирал какого-нибудь альфу и помогал ему побыстрее уничтожить всех его ошмётков.

– Омегин, а почему ты выбрал меня?

Молчит.

– Омега!

– А ты не понял разве?

Омега фиксирует лицо бледной девушки со впалыми щеками и улыбается, и два нежных голоса шепчут в уши.

– Потому что ты – офигенный.

Ну, ничего себе.

– Может, избранный?

– Да ну, на черта эти понты, просто – офигенный.

Да, а ведь – правда, а ведь именно это и нужно было услышать, тому, кто всё это написал, и нет ничего важней. Омега переворачивается вниз головой и, ввинчиваясь в черноту, уносится от меня, его крик скрежещет в ушах:

– Ты офигенный, Лёха!

Да, я офигенный… Что?

– Омегин, но я же не Лё…

Блин, ну кто меня тянет за язык.

Конец

И нет ни времени, ни желаний, ни тоски, только бесконечное погружение во тьму в поисках очищения. Иногда я пытаюсь понять, как давно мы начали свой полет, обращаюсь к Омеге, но он меня не понимает, поскольку в его реальности времени нет, ни самого времени, ни понятия о нём. Тогда я представляю себе тиканье часов, чтобы хоть как-то почувствовать четвёртое изменение: тик – месяц, так – год, бомм – десять лет.

…тик…

…так…

…бомм…

…тик…

…так…

…бомм…

Вроде, он не услышал, что я не Лёха. Он меня с кем-то перепутал? Какая разница, для него же все имена одинаковы, поэтому не важны, главное, что количество перерождений точно записано, количество твоих ошмётков.

– Слушай, а как ты хочешь последнего умертвить, сам или Омегу попросишь, – чудовище зависает передо мной и подмигивает, ухмыляясь, – заглатывание, это, конечно, эффектно, но хлопотно очень, выматывает.

– Сам.

– Молодец, а как? – на экранах зеркал картинка сменяется изображениями разнообразного оружия и всевозможных инструментов умерщвления: пистолеты, ножи, веревки, какие-то игольчатые булавы, а вот банки с кислотой, скальпели, бритвы, любой стиль, любой способ. Я долго рассматриваю тесак с широким лезвием, но в итоге выбираю красивое охотничье ружьё.

– Слушай, а почему там гитлер был, ну, почему именно гитлер?

– Просто под руку подвернулся.

– Да ладно, – Омегин хихикает, – просто вот так взял и именно гитлер и подвернулся!

Хохот отдает в ушах справа и слева на разные голоса.

– А ну-ка стоп, назад.

Омегин внимательно смотрит на одно из зеркал, я тоже смотрю, но пока не могу разглядеть изображение за клубами зелёного дыма.

– Ты точно не помнишь, когда тебе в первый раз побрили голову?

– Нет.

– Вшей ты принес, из больницы, гайморит, помнишь?

– Да, но мне же…

– Сначала уксусом травили, ты в целофановом пакете на башке сидел, а потом не помогло и пошли к знакомой парикмахерше, и попросили, чтобы она тебя побрила на лысо. Помнишь?

Я, не мигая, смотрю на расползающиеся клубы дыма, открывающие передо мною большое зеркало в позолоченной раме. В ушах звенит, кровь прихлынула к мозгу. «Я буду плакать». Моя рука с хрустом впивается в приклад ружья. «Я буду смеяться». Дым рассеивается.

На прозрачной поверхности зеркала… За клоками зелёного дыма… Звон в ушах – но я слышу слова…

Голоса из стеклянной глубины иголками пронизывают барабанные перепонки. В свинцовой плёнке зеркала, я вижу себя. Я прыгаю на большой кровати. Мне четыре года и я не хочу идти в парикмахерскую. В носу кислый уксусный запах. Вчера мы приехали из больницы домой.

Омега висит передо мною, покачиваясь. Его волосы плавно вьются волнами. Его физиономии меняются с бешеной скоростью. Парень-девушка-старик. Он берет мою руку, судорожно сжимающую ружье, в свои скрюченные ледяные лапы. Два его голоса отдают железом в ушах:

– Готов?

Причинение добра