Иные песни

Катлаккк-талакк-талакк, катлаккк-талакккк, кони шли в ровном ритме, холодная ночь провоцировала на воспоминания о ночах теплых. В Гердоне будет открыто Лунное посольство, но ведь в Пергаме уже обитает эйдолос Госпожи, Лакатойа, Дева Вечерняя. На землях Мария Гесомата, под антосом Короля Бурь, в соседстве гарнизонов трех Колонн Хоррора, нанятых на деньги Лабиринта, — там она впервые может объявить о себе правду, то есть предстать дочерью своей матери, там может открыться миру. Кратистосом Четвертого Пергама стал Юлий Кадеций, ему, согласно секретному договору с Кратистобойцем, достался керос земли Селевкидитов, от Кафторского моря до истоков Тигра и Ефрата. Оронея возлегла на руинах Твердыни, на проклятой Равнине Крови — антос Короля Бурь ее оздоровит. Пощадили лишь Взгорье Афины, Библиотеку и Хрустальный Флореум — земля Воздуха и Огня осела на другом берегу Каика. Господин Бербелек вспоминал ту горячую ночь, когда проведал эстле Шулиму Амитаче в ее новом владении. Отовсюду съехались сторонники и агенты старого культа, во Флореум уже не мог войти никто, не получив позволения от всех новых стражников, в сей град руин входили точно в лабиринт. Даже Кратистобойцу приходилось сперва высылать герольда; только на закате пришло подтверждение. Господина Бербелека провела чрезвычайно молодая гельтийка в лабрисовом ожерелье. Вместо спиральной песчаной тропки они шли сквозь дюжины бесконечных солнечных лугов, из сияния в сияние; скорее всего, Шулима начала уже манипулировать архитектурой Флореума. По лугам бегали дети различнейших морф, от совсем маленьких до почти подростков, господин Бербелек также видел мамок, пестующих младенцев. — Откуда они? — спросил он гельтийку. — Со всех сторон кероса, — ответила та, — из-под Формы каждого кратистоса. — Вышли на африканские луга. Из-за акациевой рощи вытекал серебристый ручеек, между акациями резвились мартышки, в траве саванны мелькали желтые спины тапалоп, на это лениво поглядывали вытянувшиеся под деревьями гепарды. Из-за ручья, из глубокой синевы медленно вытекали клубы густого яркого света, плыло белое молоко ослепляющего сияния. Сперва оттуда вылетели две разноцветных птицы, гельтийка пала на колени, птицы сделали круг над господином Бербелеком, тот поднял голову — не заметил, когда из туманного Огня вышла Лакатойа. — Эстлос. — Эстле. — Оба улыбались уже после первого обмена взглядами; но ему не нравилась легкость, банальность этой улыбки. Вместо того чтобы поцеловать запястье Шулимы, он обнял ее за талию, привлек, впился в губы алчно, хищно. Она не сопротивлялась, но, когда он затем отодвинул ее на расстояние руки, встретил тот самый холодный жадеитовый взгляд эстле Амитаче, коий надеялся уж не узреть никогда после фатальной джурджи. Форма ситуации становилась болезненно очевидной. Он отступил на шаг. Шулима присела на траву, запахнув льняную юбку. Указала ему место рядом. Он не отреагировал. Оглаживал рубаху, окидывал взглядом солнечный луг (бабочки порхали над его головой правильными кругами). — Ты перестраиваешь Флореум? — Он в любом случае требует отладки. — Дай догадаюсь: Король Бурь. — Верно, он часто навещает меня. — Да. Конечно. Вековечный союзник Лабиринта. — Ты не найдешь в этих устах ни следа лжи. Разве я хоть раз говорила, что люблю тебя? Я дочь Лунной Ведьмы, Иллеи Жестокой, какой морфы ты от меня ждал? — Господину Бербелеку оставалось лишь щуриться. Боги, она все еще была красива, еще красивей, в миллионе отражений, в этом белейшем свете.