Иные песни

— Это благородней, чем их презирать. Дисциплина и страх необходимы, и иерархия сильной власти, порядок подчинения, при котором никогда не наступит смешение слабых и сильных, господ и невольников, любви и послушания. Ты ведь знаешь.

— Един есть Чернокнижник.

— Можешь не верить, но эта морфа меня уже ожидала. В этой земле, в этих людях, в их истории, языках, религиях — ожидала меня, была предуготовленной, окончательной, целесообразной. Тут именно через нее проходит дорога к божественному совершенству. Вдовец привел к осуществлению потенциала более древнего, чем он сам, сумел верно прочесть керос. Смотри. Зимняя радуга.

— Это лунная ладья уничтожает твой бестиарий.

— Красиво. Века тому назад я носился с идеей жениться на Госпоже, но после представил, кто мог бы родиться из такого союза, — и остался со своей властью. Не знаю, кто произвел в мир Искривление, но это был не я. И что говорят кратистосы бывших ее земель о ее возвращении?

— Она не возвращается.

— Возвращается-возвращается. Слышал, что Навуходоносор должен избрать твою дочь, кормитель псов, воспитанницу Лакатойи. Возвращается. Погляди. Снова выну…

Их дыхание, трещащий под каблуками хрусталь, шелест быстрых движений — Аурелия поднимает взгляд.

Иероним Бербелек выдергивает кинжал с пламенно выгнутым клинком из груди кратисто — человека, который был кратистосом. Выдергивает, глядит на него с удивлением и втыкает снова — раз, два, три, четыре — кровавое пятно расплывается на белой рубахе мужчины. Иероним Бербелек на этот раз опускает кинжал, отступает на шаг. Левой рукой машинально проводит по идеально ровному материалу своего пальто.

Максим Рог неуверенно отступает, оскальзываясь на хрустале. Натыкается рукой на поставленное у окна кресло, садится — вернее, бессильно рушится в него. Рубаха его покраснела уже вся.

Иероним Бербелек стоит над ним с кинжалом у ноги, с волнистого острия падают карминовые капли: кап, кап, кап. Иероним Бербелек стоит и ждет, всматриваясь в медленно дышащего Рога.

Максим переводит взгляд на Аурелию.

— У меня пересохло в горле, — говорит он, указывая на столик рядом.

Аурелия откладывает кераунет, подходит к столу, подает Рогу кубок с вином. До конца жизни она будет думать, почему это сделала.

Максим принимает кубок, но уже не поднимает его к губам. Рука падает на подлокотник.

Он усмехается эстлосу Бербелеку.

Аурелия только после долгого мига понимает, что Рог мертв.

— Кириос… — начинает она, но стратегос не реагирует.

Аурелия возвращается за кераунетом. От рогов занялась одежда убитых, горит уже вся куча трупов, сладкая вонь отупляет разум. Внезапно она чувствует страшную усталость. На ней гаснет огонь, доспех замедляется.

От дверей она оглядывается еще раз. Начал падать снег, и первые белые снежинки опускаются на лицо, на руки, на окровавленную рубаху Рога. Теперь, после смерти, — насколько же маленьким, худым, скорченным кажется его тело, грязная Материя освободилась от оков Формы; в черных волосах виднелись многочисленные седые пряди, лицо покрывали тысячи морщинок, синие вены проступали под кожей.

Аурелия выходит из Рогового Зала. Собравшиеся гиппирои встают, замедляют доспехи, берут кераунеты на караул. В первый момент она ничего не поняла, пока не проследила за их взглядами. Иероним Бербелек тихо вышел следом за ней, все видят окровавленный кинжал в его руке, в блестящей перчатке из кожи василиска.

Аурелия ступает за стратегосом, когда он медленно движется разрушенными, горящими залами Арсенала. Сражение догорает, уже не слышно ударов скорпионова хвоста «Уркайи», от которых дрожала земля. Поскольку стратегос молчит, Гегемон Жарник сам рассылает отдельные триплеты с очередными заданиями.

Когда до них доносится крик с подворья кремля, они останавливаются, оборачиваются к галереям Старого Княжеского Дворца. Едва-едва отбило четверть десятого, а подступают сумерки. Это уже конец, так исполняется план стратегоса. С северо-запада на хмурое небо медленно надвигается черный круг Оронеи, гигантский диск воздушной страны Короля Бурь. Они смотрят, как загипнотизированные. Кажется, что Оронея движется чрезвычайно медленно, но на их глазах во тьму погружаются все новые кварталы, волна тьмы мчится по скованной льдом реке. Оронея продолжает опускаться, длинные, в несколько стадиев, завесы вихреростов уже почти касаются вершин минаретов и зиккуратов. Минута? Две? Четверть часа? Снежинки вьются в воздухе. Или это уже взаправду — сумерки?

На погруженную в серую тень Москву падают с неба углеродные легионы Хоррора, отряды бронзовых ангелов. Бьют колокола, в сотнях окон зажигается свет. Еще никто ничего не знает, но все чувствуют. На костистых башнях кремля развеваются флаги Острога. Максим Рог мертв, нет уже Чернокнижника — пустота вместо его Формы, пугающая свобода стискивает сердца.