Инженер страны Советов

— Есть мнение, товарищ доктор, что я не умру. Так что приступайте. Обо мне не думайте. Сейчас главное — это спасти товарища Сталина.

…Очнулся я через сутки. Перед глазами устроили хоровод черные мушки. Штормило так, слово перед этим дня три только и делал, что вливал в себя алкоголь. Чувствовал я себя, как высушенная на солнце таранька. Внутри меня была великая сушь. По-моему, такое бывает при большой кровопотере. Интересно, сколько крови из меня выкачали? Хотя если я все еще жив, то не так уж и много.

Заметив, что я очнулся, ко мне тут же подскочила пожилая санитарка. По-моему, та, которую я спрашивал о телефоне.

— Очнулся, милок? — как-то ласково, заметно окая, спросила она. — Ну и слава богу. — Она оглянулась вокруг и быстро перекрестилась. — На-ко вот, попей. Тебе сейчас пить больше надо. Это же столько кровушки-то у тебя взяли. — Она поднесла мне к губам поилку в виде небольшого чайничка.

Боже! Это не вода! Это нектар, амброзия. Я пил и не мог напиться. Когда жажда совсем на чуть-чуть поутихла и горло перестало драть, словно наждачной бумагой, я, оглядевшись, с тревогой спросил:

— Где товарищ Сталин?

— Здесь он, здесь. Ему в соседнем кабинете палату организовали. Слава тебе, господи, успели спасти его, родимого. — Санитарка смахнула с глаз слезу. — Сам Николай Нилыч Бурденко вместе с нашей Людмилой Васильевной оперировал. Сказал, еще бы чуть-чуть и… — Пожилая женщина не выдержала и, закрыв лицо руками, зарыдала.

— Так что же вы плачете-то? — Я попробовал сесть в кровати, и у меня это, как ни странно, получилось. — Как вас по имени-отчеству?

— Екатерина Даниловна… — Санитарка достала из кармашка платочек и вытерла слезы. — Как тут не заплакать, ежели спужались все? Это ж не кого-то там, а самого нашего товарища Сталина изверги, чтоб им пусто было, гадам, поранили так. Ой, чего это я, старая, заболталась-то? — Она спохватилась. — Мне же велено было, как вы очнетесь, сразу об том доложить, а я и забыла… — Она, прихватив с собой поилку, опрометью выскочила за дверь.

Через минуту дверь вновь открылась, и вошла здешний главврач Людмила Васильевна. Я как раз, преодолевая слабость и головокружение, смог нормально сесть, опустив ноги на пол. Хорошо хоть брюки не сняли, а то неудобно было бы предстать перед женщиной, хоть и врачом, без штанов. Хотя я за последнее время столько в госпитале провалялся, что особо и не стеснялся.

— Михаил Андреевич, вам нельзя вставать! — Доктор подскочила ко мне и попыталась вновь уложить меня в кровать. — Вы еще слишком слабы. У вас взяли слишком много крови.

— Есть мнение, товарищ доктор, — я слегка улыбнулся: частенько я стал употреблять это сталинское выражение, — что вставать мне уже можно. Как состояние товарища Сталина, и почему он все еще здесь, а не в Центральном госпитале?

— Состояние товарища Сталина стабильное. Но… — она замялась, — я даже не знаю, как такое возможно: заживление ран и послеоперационного шва идет прямо на глазах. Это просто чудо какое-то. Конечно, помогло переливание крови, но я такого никогда еще не видела. А перевозить отсюда больного я запретила, и товарищ Бурденко со мной полностью согласился. Ранение слишком тяжелое, и перевозка может только ухудшить состояние товарищ Сталина.

— Никаких чудес, Людмила Васильевна. Такие люди, как товарищ Сталин, рождаются раз в тысячу лет. Но все же вам лучше забыть обо всем, что вы здесь видели. Для вашего же блага… — Я посмотрел в глаза доктора.

— Да-да, конечно, — заторопилась она, — товарищ Берия сказал то же самое.

— Ну вот видите. Все верно. Кстати, сколько крови у меня взяли? А то чувствую я себя как высушенная вобла.

— Первый раз почти литр и повторно еще 0,7 литра. Я вообще удивляюсь, что вы так быстро пришли в себя.

В этот момент вошел Буденный. Левая рука у него была забинтована выше локтя и лежала на перевязи. Доктор только кивнула и молча вышла в коридор.

— Очухался? — спросил Семен Михайлович, садясь на стоящий рядом табурет. — Ну и то дело. Ох и испугался я, Михайло. В Гражданскую под пули ходил и не боялся, а тут аж поджилки тряслись. — Он огладил свои знаменитые усы. — А ты молодцом. Я тебе теперь по гроб должник. За него… — Он кивнул куда-то в сторону, но я прекрасно понял, о ком идет речь.

— Как он? — спросил я.

— Бурденко говорит, что самое страшное позади. Сейчас с ним Николай Нилыч постоянно находится. Один раз пришел в сознание на несколько минут. Ему сказали, что сделали операцию и что ты дал свою кровь. Он только улыбнулся и что-то по-грузински сказал. А потом опять… — Буденный тяжело вздохнул. — И это, Михайло, ты дай команду этим своим абрекам кобринским, чтобы меня выпустили отсюда. Делами надо заниматься, а они говорят, что ты приказал никого не впускать и не выпускать. Берия их кое-как упросил пропустить сюда медиков, приехавших с Бурденко. Так их теперь не выпускают. Говорят, что стрелять будут.

— Извините, Семен Михайлович, забыл я о вас в суматохе. Сейчас дам распоряжение. И это, — я смутился, — а поесть у нас что-нибудь имеется?