Инженер страны Советов

— Я, Шершнев Михаил Андреевич, родился в городе Белорецке в 1970 году. Там же окончил десять классов школы, отслужил в армии два года в частях Комитета государственной безопасности по охране особо важных объектов. После армии поступил в Магнитогорский государственный технический университет, который через пять лет окончил по специальности «Машины и технологии обработки металлов давлением». Так что я дипломированный инженер и заодно капитан запаса. В университете была военная кафедра, да и позднее несколько раз отправляли на военные сборы, где я получил офицерское звание.

— Офицерское? — вскинулся Берия.

— Да, именно так, — ответил я. — В 1943 году, в самый разгар войны, были вновь введены погоны, командиры стали офицерами, а бойцы — солдатами.

— Об этом мы еще поговорим, — Сталин слегка взмахнул рукой с трубкой. — Продолжайте, товарищ Шершнев. Расскажите, как вы оказались в нашем времени.

— Это мне и самому непонятно, товарищ Сталин. Сидели на лодочной станции, которую в нашем времени превратили в кафе-шашлычную, отмечали юбилей коллеги. Я перебрал спиртного и решил идти домой. Сам не помню, как ночью оказался возле городского пляжа и решил искупаться. Отплыл от берега, где меня накрыло каким-то туманом, и я потерял ориентировку. Долго плавал в тумане, пока не начал тонуть. Уже погрузившись под воду, почувствовал сильную боль во всем теле и какой-то гул и вибрацию в толще воды. Собрался с силами и рванул к поверхности, где ударился головой о понтон и потерял сознание. Очнулся уже в этом времени. Меня спас сторож лодочной станции, который приютил у себя и сообщил обо мне своему племяннику, сотруднику НКВД, — я перевел дух. — Ну а потом был арест. Нас, сторожа, его племянника и меня, повезли расстреливать, но вмешалась опергруппа из Уфы, приехавшая арестовывать начальника районного управления НКВД. В итоге в самый последний момент нас успели спасти.

— Кто еще знает о вашем, скажем так, не местном происхождении? — спросил Сталин.

— Кроме вас знают еще тот самый сторож, в прошлом командир ЧОНа, его племянник, на сегодняшний день являющийся исполняющим обязанности начальника управления НКВД, и племянница сторожа, а заодно моя жена. Да, еще в курсе моего происхождения Чкалов. Но он знает не все. О развале Союза я ему не рассказывал. Получается, что вместе с вами всего шесть человек.

— Ты посмотри, уже и жениться успел, — произнес Сталин одобрительно. — А почему вы решили открыться именно этим людям?

— Николай Александрович Сазонов, племянник сторожа и сотрудник НКВД, в моем будущем фактически заменил мне родителей и воспитывал меня. Ему я солгать просто морально не имел права. При этом разговоре присутствовал его дядя, сторож лодочной станции, и его сестра Татьяна, которая через некоторое время стала моей женой. Чкалов же должен был погибнуть в декабре 1938 года в авиакатастрофе. Я решил спасти ему жизнь и написал письмо с предупреждением. Авария все же произошла, но он выжил, хотя и получил серьезную травму головы. Я пригласил Чкалова приехать в Белорецк, где его вылечила моя родственница. Ну и в ходе разговора рассказал ему, кто я и откуда. Он нужен был мне для того, чтобы донести информацию до вас.

— Ну что же, — Сталин затянулся трубкой и выпустил клуб ароматного табачного дыма, — у вас получилось с доставкой информации. Скажите, а не может ли, по вашему мнению, произойти так, что еще кто-нибудь из ваших современников окажется в нашем времени?

— Я думал об этом и считаю, что раз такое произошло со мной, то могут быть и другие подобные случаи…

В горле довольно изрядно пересохло, и я поискал глазами графин с водой. Видимо, мой взгляд был слишком уж красноречив. Сталин встал, дошел до невысокого столика, взял с него сифон и стакан и поставил все это передо мной. Поблагодарив хозяина кабинета, я налил и залпом выпил стакан газированной воды.

— Что ж, об этом тоже нужно подумать. Займись этим, Лаврентий. — Сталин ткнул трубкой в сторону сидящего Берии, на что тот молча кивнул и сделал запись в свой блокнот. — С вашим прошлым мы разобрались. Теперь расскажите, что ждет нас в будущем.

Весь рассказ занял более двух часов. Я рассказывал, не пытаясь смягчить и как-то обелить произошедшие в моем прошлом и их будущем события, хотя прекрасно понимал, что могу выйти из этого кабинета прямиком в самый дальний лагерь или, что более вероятно, к расстрельному рву.

Когда речь шла об отступлении начального периода войны, о сотнях тысяч попавших в плен красноармейцах, о просчетах командования и самого Верховного главнокомандующего, Сталин встал и начал размеренно ходить по кабинету. Я, зная из книг и фильмов о такой его привычке, никак на это не прореагировал, а вот сам Сталин был буквально в бешенстве, о чем говорила его рука, с силой сжимавшая давно погасшую трубку. Однако он слушал не перебивая.