Инженю, или В тихом омуте

Вечер и вправду ничего получился. У него огромная трехкомнатная была в Строгино, просто гигантская, и ребята скинулись и накупили кучу спиртного и еды, так что внушительных размеров стол был забит бутылками и тарелками. И где-то часов в семь сели за стол, а к десяти все были изрядно пьяны — кроме самого хозяина, всем подливавшего, но державшего себя в руках. И кого-то из ребят даже рвало с балкона, а кого-то из девчонок в ванной, но все равно было весело, и музыка орала, и народ танцевал, визжал, хохотал, обнимался и целовался прилюдно. А хозяин пригласил ее на медленный танец, и прижимал так крепко, как-то очень пафосно, и смотрел на нее, как лубочный донжуан. И наконец шепнул ей на ухо горячо и выспренно: «Я хочу надеяться, что эта ночь будет нашей». А она засмеялась громко и вызывающе и грозила ему пальцем, когда он рассказывал ей, как давно мечтал о такой возможности. А потом широко распахнула глаза. «О, ты действительно так сильно меня хочешь? Я польщена…»

А вот дальше все было ужасно. С того самого момента, как веселье затихло немного и кто-то все же ушел, а хозяин, кажется, Олег, потащил ее в родительскую спальню. Точнее, он ее туда так по-детски хитро заманил — как бы квартиру ей показывая. А там вдруг начал душить в объятиях, впиваться губами в губы, размазывая ее помаду, хватать за грудь и задирать на ней простое, но очень красивое черное платье, длинное и строгое, купленное мамой для выпускного вечера, но надетое раньше.

Под ним, конечно, ничего не было — она тогда уже не носила белья. И за полчаса до экскурсии, предчувствуя, что скоро все произойдет, вышла незамеченной и приняла душ. И потому в спальне с готовностью сняла с себя платье. Сама — потому что он только сжимал ее и целовал, и процесс этот явно затянулся. И она разделась, оставшись в чулках и туфлях на высоком каблуке — в то время она именно в таком наряде занималась этим, — и начала расстегивать на нем рубашку, а потом и брюки.

Ей показалось, что он замер испуганно, — но она решила, что это именно показалось, ведь он такой страстный, и такой приятный, и, без сомнения, опытный, хотя женщин у него просто не могло быть больше, чем у нее мужчин. По классу незадолго до окончание даже слухи ходили о его связи с молодой физичкой — в которые она верила, лишь после этой ночи поняв, что он их и распускал. И на пустом месте.

Он отстранился вдруг, шепнув ей, что разденется сам, — и она упала на кровать, принимая излюбленную позу, откидывая назад руки и сгибая в колене одну ногу. Прекрасно зная, как сексуально смотрится сейчас. А он что-то медлил, старательно вешая на стул рубашку, словно она была расшита бриллиантами, которые могли отвалиться при неаккуратном обращении. И брюки так же снимал, а потом носки. А потом, оставшись в трусах, замялся. Покосившись на нее, заметив устремленный на него взгляд — такой специальный взгляд, томный, полный стыдливости и развратности одновременно. И раскрыв рот, чтобы как-то объяснить причину такого поведения.

Что же он сказал тогда? Кажется, что-то вроде того, что прислушивается к звукам из-за двери — что хочет удостовериться, что им никто не помешает. Звучало глупо — зачем тогда было тащить ее сюда сейчас, а не позже? — но она не обратила внимания. Ответив низко и хрипло, что ей на всех плевать и ему, наверное, тоже, раз он так ее хочет. И он отвернулся, стаскивая трусы, а потом, прикрываясь, метнулся к ней. Сразу наваливаясь всем телом, стискивая, хватаясь губами. Но больше не делая ничего — и даже не давая коснуться своего члена, к которому она потянулась рукой, но который он прикрыл, вжимаясь в нее.

Зато он шептал какие-то пошлости — детские такие, грязные и подзаборные, но вместе с тем наивные. Наверное, ему казалось, что так говорят настоящие мужчины — что сейчас они кому-то что-то засадят и будут, мягко говоря, трахать до потери сознания и во все, мягко говоря, места. И заводил руками по ее телу, может, хотел эти места показать — но так робко и неуверенно заводил, едва касаясь, что она наконец все поняла.

Ей сразу расхотелось лежать с ним рядом — ей тогда по большому счету этого вообще ни с кем не хотелось, ей интерес руководил — но нельзя было допустить, чтобы все закончилось этим. Ничем в смысле. И к тому же она всегда инстинктивно старалась сделать так, чтобы мужчина почувствовал себя на высоте, каким бы убогим он ни оказался. И она села на него и целовала ему грудь, а потом спустилась ниже — отталкивая его руки, стыдливо прикрывавшие в таких цветистых пошлостях описанное им достоинство, касаясь его там языком. Но он не был в ванной — а тогда она еще не была такой стыдной, в ней было куда больше брезгливости, и она просто взяла его в руки. Мягкого, маленького, кажется, мечтающего спрятаться, втянуться внутрь и там затаиться.