Инженю, или В тихом омуте

И она его гладила, намереваясь потом сесть на него сверху и все сделать самой, — и тут он кончил ей на руки. Как-то очень быстро, толком не окрепнув, зато очень обильно. Словно две недели назад, пригласив ее вместе с другими в гости и задумав лишиться девственности, он прекратил отчаянно мастурбировать — и сейчас все накопленное за время воздержания изливалось ей в ладони.

Он тогда говорил примерно то же, что и длинный восемь лет спустя после той истории. Что она классная, и что они обязательно сделают это еще — это, естественно, исключительно матом излагалось. Как и то, что он видит, как она его хочет. Как и то, что именно он будет с ней делать — только не в данный момент, потому что ему надо идти. Но у длинного хоть была уважительная причина — а тот прикрывался тем, что надо проверить гостей, пока они не попадали из окон или не затошнили ему всю квартиру и не спалили ее вдобавок. А она промолчала — похвалив себя за то, что оказалась на высоте. Сказав себе, что чуть позже он проявит себя с лучшей стороны. Даже оправдывая его тем, что он молодой и мог застесняться своей одноклассницы, — что она, сама того не желая, могла показать, что опытнее его.

Это была ошибка. Мало того, что, выйдя из спальни, он сразу все рассказал тем, кто не ушел еще, — и в его рассказе он был неутомимым героем, а она неопытной и фригидной дурочкой, испытавшей с ним первый в своей жизни оргазм, а после пятого запросившей пощады. Это как раз было не страшно — она не видела в этом ничего, да и не сомневалась, что их отсутствие заметят и соответствующе истолкуют. Хуже было, что через какое-то время они вернулись обратно в спальню.

Это было жалко, противно и мерзко — то, что происходило. Слюнявые поцелуи, неумелые хватания, полнейшее нестояние закомплексованного членика — в сопровождении пошлостей и грязи. Он ничего не мог, но и не давал ей спать. И то хватал ее, то вдруг вскакивал, натягивал трусы и убегал — видимо, чтобы разбудить тех, кто остался, и поделиться с ними приукрашенными подробностями своих сексуальных подвигов. И она не успевала заснуть, как он возвращался и будил ее, и все начиналось заново. Хотя даже ему было понятно, что ничего уже не выйдет — что он не сможет окрепнуть настолько, чтобы в нее войти, — но при этом он жутко ее хотел. Такой вот парадокс.

Он совсем потерял лицо. Маска первого парня школы и героя-любовника, которую он так долго носил и которую все воспринимали вовсе не как маску, теперь спала с него окончательно, и он чувствовал это. И было ощущение, что у него просто поехала крыша от собственного бессилия и унижения и всего увиденного. И он такой жалкий был, такой немужской — это было отвратительно и противно. И она уже не столько из понимания, сколько ради того, чтобы он оставил ее в покое, два или три раза сделала все рукой. Но он все равно не давал ей спать — лежа рядом и постоянно что-то говоря, хватая, рассказывая, как они сделают это прямо утром, упрекая за сонливость и порочность.

Вроде ничего такого не произошло, но у нее почему-то остался жутко неприятный осадок. Дело было даже не в том, что он потом рассказал всем в классе, как имел ее всю ночь напролет, — на это ей было плевать. Но вот его поведение, жалкая натужная самоуверенность, бессильная грязность слов вспоминались долго, всякий раз заставляя поеживаться от омерзения. Долго — потому что он звонил ей все лето и еще пол-осени, не давая о себе забыть, не понимая мягких отказов от встреч.

А потом она забыла — как только он пропал, И черт знает сколько лет не вспоминала. А теперь вот заставил вспомнить длинный, напомнивший ей Олега. Но тот был сопливый мальчишка семнадцати лет, мальчишка из обеспеченной, очень приличной семьи — а этот был старше минимум лет на пять, и к тому же из провинции, где взрослеют куда раньше, и к тому же женат, и к тому же бандит. А вел себя примерно так же.

И дело тут было не только в его поведении, не только в омерзительности сцены. Но и в том, какую роль ей отводили. Роль отверстия, в которое можно сливать дурную сперму, — роль отверстия, унижая и оскорбляя которое можно временно забыть о своих комплексах и, может, даже частично от них избавиться. Это была не ее роль — и она ее не устраивала и возмущала. Как возмущали те, кто отводил ей эту роль.