Инженю, или В тихом омуте

— Это было так ужасно, — начала снова, вдруг понимая, что вся история звучит довольно странно. — Я поняла, что он из-за того взрыва, и пыталась ему что-то объяснить — хотела соврать, что больше никому ничего не скажу, чтобы он ушел. А он мне заклеил рот, и я мычала просто, а он все водил по мне этой палкой. И утюг прикладывал холодный. И все пугал, и… А потом ушел. Я даже подумала, что он пришел, чтобы не просто пугать, чтобы сделать мне что-то плохое, а потом меня захотел, и передумал, и… Ведь такое может быть, правда?

— А запросто, — опять встрял толстый. — Может, жалко стало, а может, понял, что кишка тонка женщину-то пытать. А если он этот, извращенец, так, может, обкончался весь, да и убежал. А может, насмотрелся, а в туалете вашем потом и того… Ходил он в туалет-то или в ванную, не слышали?

Она подумала внезапно, что плохо сыграла роль. И они могут решить, что она слишком спокойно себя ведет для пережившего такое человека. От такого ведь вполне с ума можно было сойти, или поседеть, или просто впасть в шок или истерику, — а она тут обсуждает с ними сексуальные проблемы визитера и красочно описывает все сцены. Идиотка!

— Я не знаю, правда! — Голос ее погрустнел, и глаза потухли, и выражение лица изменилось — потому что ей удалось-таки выключить яркую лампу внутреннего освещения. — Это было так страшно. Он меня трогал палкой и утюгом, а потом вдруг начал звонить. И мне сказал что-то. А я не расслышала — он столько страшного и плохого говорил, я старалась не слушать. И уже думала, что все — что раз он набирает кому-то и разговаривает, значит, сейчас что-то сделает. А он не подходит и не подходит. И не говорит ничего больше. И тишина кругом. А я все ждала, я так напрягалась, думала, вот-вот дотронется опять и начнется самое плохое. А ничего не происходит. И я еще шевельнуться не могу, и кричать не могу, и шея затекла, голову не повернуть. А при этом такое ощущение, что он у меня за спиной сидит и вот-вот меня коснется. И это так ужасно — не знать и ждать…

Она передернулась — вполне естественно, не наигранно. И плотнее прижала к себе плед, словно ей сразу стало холодно. И уронила взгляд вниз, значимо замолкая, не закончив фразу.

Она сидела так и слушала, как Мыльников поспешно выпроваживает этих двоих — повторив им раз пять, чтобы они ушли вниз и ждали его в машине. А им, похоже, не хотелось уходить — они хотя и были явно разочарованы концовкой ее повествования, все же рассказ в целом им понравился, да и она сама тоже. А к тому же она не сомневалась что они ждут, когда с нее снова упадет плед и она останется голой.

Она их понимала. И не только потому, что ужасно нравилась самой себе. Но и потому, что сейчас, когда все разрешилось благополучно, сама бы не отказалась увидеть со стороны себя привязанную. Выпяченная круглая попка, гладко выбритые складки между разведенных ножек, грубый черный скотч на белой коже — тонко, красиво, возбуждающе.

Плед кололся и мешал, и она сбросила его, когда услышала, как хлопнула дверь, протягивая руку к валявшемуся на кресле полотенцу, прикрываясь им кое-как — точнее, создавая видимость прикрывания. В конце концов, он все уже видел — чего ему и ей было стесняться? А так ей было комфортнее.

— Фу, Марина, ну и понервничал же я! — Мыльников осекся, застыв на пороге комнаты, видя ее полуголой — или почти голой. — Может… может, вам принести что-нибудь? Воды или чай сделать? Хотите — я вмиг? Или, может, из одежды что? Вы скажите где — а я…

— Неужели я вас смущаю, Андрей? — Она привычно округлила глаза, но в последний момент добавила в голос немного усталости и опустошенности. — После того, что вы видели… Нет, спасибо — мне так удобно, плед такой колючий. Но если бы вы мне дали сигарету — вон в том углу на полке, видите?

Мыльников был сама услужливость — молнией метнувшись туда и обратно, ставя на столик пепельницу и кладя пачку, придвигая столик поближе к креслу и извлекая вялый желтый язычок из зажигалки. Тут же поспешно отстраняясь — буквально отскакивая, — как дрессировщик, сунувший голову в пасть льва и решивший, что аплодисменты публики не стоят того, чтобы оставлять ее там даже на лишнюю секунду.

— Ну и натерпелся я с вами! — Он старался звучать солидно, но весь светился какой-то мальчишеской радостью. — Представляете, я ведь спал уже. Полдвенадцатого было, я уже полчаса как спал. И жена тоже — она еще раньше легла, сынишку укладывала и сама заснула. И вдруг звонок. Я подскочил прям — испугался, что проснутся все. Телефон на кухне у нас, но слышно все равно. Я — туда, а сам думаю — случилось что-то. Не звонят нам обычно так поздно. А у меня отец болеет, дома, в Рязани — вот я и… Откуда он телефон мой взял, интересно, — и имя? А, я ж звонил вам сегодня утром, на автоответчике номер домашний оставлял и представился еще. Вот память стала — сам не помню, что делаю…

Он хлопнул себя по лбу, становясь еще больше похожим на мальчишку.