Иоанн Грозный (СИ)

         Пахомий позвал путников за собою, сказав, что служит на покаянии некоего знаменитого человека, умирающего в пещерном ските тут в роще. Матвей и Яков спустились вниз по земляным ступенькам и тут в выдолбленной яме с навесом увидали распростертого на шубах с попонами человека с всклоченной бородой, провалившимися глазами, тонкой желтой кожей, обтянувшей острые скулы. Отекшая голова его лежала на конском седле. Выше, в земле была выкопана  полка. В ней стояли киоты икон Нерукотворного Спаса, Николы Угодника, Богоматери, колебалась лампадка. Неверный  свет позволял разглядеть сдвинутую повязку над заросшим глазом, давнишней раной. Яков подивился, куда судьба занесла Кудеяра, товарищей вокруг нет, и только Пахомий ухаживает за ним. Тайный медленный недуг мучил атамана. Угасал, снедаемый изнутри.

         Услыхав шаги, Кудеяр открыл глаза. Сухие губы его открылись. Он просил испить. Пахомий дал воды. Острый былой взгляд выхватил из полумрака Грязных. Разбойник протяжно вздохнул, выпустив пар, очерченного на морозе воздуха.

         «Я обречен», - сказал он. И Матвей, не имевший пиетета перед грабителями, никогда к ним в шайку не прибивавшийся, хмыкнул: «Кто не обречен? Мы с Яшей тоже, придет час, помрем». Кудеяр оценил насмешку. Он повернулся к Матвею. Старый злой властный взгляд, пыхнув, замер. Сжавшийся кулак распрямился. Пахомий, служивший казаку по вере ли, мягкосердечию или обету с корыстью ради, поспешил вывести Матвея из землянки, чтобы не раздражать больного, последние мгновения считающего. Дни шли у того за год. Уходя, Матвей успел услыхать в спину, что не следует ехать на Москву по-над Десной, стоит в остерских болотах, преграждая путь к Чернигову, сильный отряд разбойников. Убивают и грабят они всех проезжающих.

         Чувствительный страданию Яков подошел к ложу. Кудеяр узнал его, взял худою рукой его жилистою руку. Вернулся Пахом. Они втроем молились. Кудеяр подпевал псалмам мысленно, берег остаток сил. Заговорил потом: каялся в разбойничьих грехах, помнил  жертвы, чуть ли не каждого, павшего от его руки, был  то человек честный, проезжающий, или вор непослушный. Утомительное покаяние разбойника не кончалось. Присев подле, Яков слушал и видел, как закачался Пахомий. Опустился по земляной стене, закрыл в дреме глаза. Понял: сия повесть ему известна. Всякого прохожего вели к Кудеяру и говорил он им. Пронырливые кладбищенские крысы, источившие стены ходами, вылезли на постель, подбирались к краюхе хлеба. Вороны подскакали ко входу, прыгали на пороге, сверкали глазами-бусинами, вертели шеями. Одна порхнула вниз  к хлебу в головах атамана. Яков вскочил прогнать дерзкую птицу. Та заметалась, хлопая крыльями, собирая  паутину, грибок плесени.

         Кудеяр же путался умом, называл себя братом царя Иоанна. Ну, не чудесно ли спасшимся Георгием? Не грабил он,  мстил. Узнав Якова, как прежде служившего у него, шептал ему про столицу свою – село Лох у Старых Бурасов. Мол, пробирайся туда. Пройдешь через долину Божедом, где не боялся я встречать противников, являвшихся усмирять разбойничью вольницу. Там увидишь гору. Со стороны восхода – брошенный колодец. Спустишься в него, упираясь в сруб распоркой. Отодвинешь доску, найдешь ход в три пещеры, проходом связанные. В первой – золото, в другой – серебро, в третьей – конская сбруя драгоценная. Возьми на жизнь, оставшееся  же  раздай по монастырям  на упокой моей великогрешной души.

         Яков слушал, верил и нет. Оглядывался на Пахомия. Тот спал и уже посапывал, храпел трубно. Утомленный рассказом разбойник склонился на бок. Он еще жил, и серая пена трепетала на его потрескавшихся губах. Яков подался назад и вдруг увидел, что глаза Кудеяра раскрыты и копаются взглядом на его лице. Разбойник указал на грудь, откуда шла боль, и со страстным мучительным желанием прошептал: «Убей!» Неведомая сила влекла Якова. Он взял край полога и накрыл им рот умирающего. Кудеяр сделал едва заметный вдох. Полог выгнулся  в рот, атаман по-птичьи встрепенул руками, дернул ногами и замер. Яков смотрел на труп и не верил, что такой малости, легкого препятствия дыханию было достаточно, чтобы отлетела душа человека. Яков троекратно перекрестился, толкнул ногой Пахомия, чтобы тот проснулся. Пошел из землянки наверх.

         Воздух полнился сыростью. С правого берега Днепра ползли черные тучи. В их закатной позолоте играли пернатые. Крыла вспыхивали малиновым окрасом и растворялись в блеклой сумеречности, клубком вившейся над скитом. Нетерпеливо ожидавший, подслушивавший на пороге да всего неразобравший  Матвей бросился к дяде:

- Я услышал: про богатства разбойник тебе сказывал?!

         Яков промолчал. Он сел на пригорок и глядел на золотые шатры киевских куполов, прислушивался провозглашению вечерни. Звуки города замирали. Далеко не по-праздничному стучал бондарь, завершая срочную работу. Надравшиеся на люду борцы букашками поднимались  к городским стенам, на ходу смачивая снегом синяки и ссадины.