Иоанн Грозный (СИ)

         Окончив молитвословие, погасили свечи, задернули пелены на образах. Смягчившийся Борис повелел накрыть стол: было шесть часов, время обеда. Пригласили старух, подпевавших дьяку на только что совершенном неведомом благословении. Праздные перехожие охотно бухнулись  на лавку. Дворовые девки накинули на столешницу белую скатерть. Слуги принесли и поставили соль, уксус, перец, положили нарезанный крупными ломтями хлеб. На глазах хозяев разломили курицу. Начинали с борща, но на стол выставили все, что имелось.

         Борис и Ирина ели из одной чашки. Туда же лезли ложками старухи. Борис кривился. Поспешая окончит трапезу,  велел греть баню и мыть странниц. Борис потакал сестре. Убеждал себя: совместная трапеза с паломницами – христоподаяние за продвижение хорошего дела. Ирина сидела с красными глазами. Говорила мало. Годунов старался не замечать  состояния сестры, его задевавшее. Он полагал: сестра следует радоваться. Бабок же разъедало любопытство: о чем молились?  Борис много пил, закусывал хлебом. Охотно ел холодное, горячее, жареное, хлебал  взвары. Ирина ждала печенья и овощных сластей.

         Широко перекрестившись, хозяин встал из-за стола. Проверил, не украли ли, не перебили ли посуду. Похвалил дворецкого и повара, наградил  хмельным. Вошла прислуга, поклонилась и села  за тот же стол обедать после хозяев.

         Годунов, сильно наедавшийся в дни треволнений, после обеда спал крепко, раскидывал руки, храпел. Сестра на своей половине не спала вовсе. Она плакала над поставцом, куда год от года клала девичье приданное. Перебирала дорогие сердцу тряпичные куклы, отрезы на платье. Дешевые ожерелья, бусы, затертые монисты, преподнесенные дворней, были ей ближе, чем драгоценности, подаренные братом. Жалуя, он всегда сказывал, сколько стоил дар. Редкие духовные книги, обложенные деревом, обтянутые воловьей кожей, были особенно дороги. ибо монастырь звал Ирину громче замужества. Девочек выдавали замуж и в двенадцать, и в тринадцать лет, и ранее - тому препятствовал закон, который нарушали. Ирине в этом году исполнялось двадцать три… Горько лила слезы она в тот день. Но еще заставила себя проследить, чтобы искупали старух. Любимая постельница, замечая горе госпожи, позвала девок. Когда багрянец вечерней зари облил перья облаков, встали во дворе в круг, запели, заплясали. Девицы притопывали, вертелись, сходились, расходились. Подпирали бока, хлопали в ладоши, махали платами вокруг головы. Отвлекаясь, Ирина ходила вместе с другими. Кликали работников – рабов, литовских и крымских пленников. Те пели, плясали по-своему.

         Годунов ходил по хозяйству, смотрел конюшню. Проверял, постелена ли ровно  солома, заложен ли в кормушки овес и невейница. Кобыл и жеребцов выводили на круг, показывали хозяину. Борис трепал холки, глядел бабки и копыта. На некоторых скакал. Проверил и птичник, коровник, свинарник. Везде давал указания ходившим следом слугам. Собственноручно сыпал зерно курам и гусям.  Сев на крыльце. Годунов слушал доклад дворецкого, разбирал ссоры слуг, и, прислушиваясь к звукам пляски, искал Ирину.

         Цена  очередной  победы Бориса вскинулась не в меру высоко, чтобы  непредвзятые люди то  не оспорили. На муку  Годуновых  простейшие российские насельники способны  размышлять, оценивать. Власть не сильна оглупить подданных до состояния пробок. Где, изобразив согласный вид, проглотит официальную напомаженную версию о незаинтересованной любви запуганный или подкупленный боярин, недоверчиво зачешет затылок ничего не поимевший с брачной сделки крестьянин и ремесленник, грязнейшими словами залезет в самую суть дела. Шила  не утаишь: Ирину царевичу Феодору в постель подложили. Из мешка свадебного дара  царевичу  торчали  уши  ухватливого стряпчего-кравчего.

                                                         5

         В первой же схватке получив  ранение, едва не лишившись глаза и вместе с ним жизни, Яков возвращался в Московию на новой лошади. Это была кобыла Томила, захваченная  при столкновении казаков с сибирскими татарами. Томила шла споро. Яков с удовольствием оглядывал  ее рыжую холку, трепещущую на ветру. Долго и споро не гнал, берег, перебирался на сменную кобылу Югру. Та тоже радовала глаз. Серая в белых яблоках, она ревниво бесилась подле Томилы, рвала длинный повод. В  тороках Югры лежали подарки царю и письмо Строгановых, умолявших Иоанна поддержать Сибирскую экспедицию, не склонять ухо к завистникам, чернивших купцов за использование на нужное дело смелых людей, стоявших около закона.

         Яков и Григорий, сыновья Аникины, двадцать лет варили соль на Вычегде. Знатного татарского рода, они происходили от крещеного мурзы Спиридона, которому приписывали научение  россиян употреблению счетов, получили фамилию от предка, плененного единокровцами в битве и застроганного до смерти по измене Орде. Фамилию Строгановых носили сын и внук Спиридона, способствовавшие выкупу казанского пленника великого князя Василия Темного.