Иоанн Грозный (СИ)

         Не по чести  было Борису иметь хоромы в Кремле. Он ехал на Арбат, кипя гневом. Умница, он не мог не задумываться над происходящим. Душа  вопияла, что царь вместо помощи Пскову собирался истратить столь недостающие для войны деньги на грандиозное празднество. Даже не прилюдная выволочка саднила, а явственный упадок царского ума. Обида наслоилась на семейную тягомотину. Чрев Марии Григорьевны оставался пуст. Супруга супилась. Бог сподобился бы ей помочь, и она ездила по монастырям.

         По опасливой русской жизни высокие ворота за частоколом были заперты и днем. Борис тяжело ударил лошадиным цеплялом в створницу. В щель заметил ключник, заковылявшего от крыльца.  Увидел  хозяина,  убрал засов.

         Куры и свиньи путались меж ногами. Годунов раскидывал их пинками, подобными тем, что недавно получил от царя. Он вспоминал, сколько обид  выстрадал, чтобы, помимо

стряпни

и

дружки

Феодора,  ему доверили еще и прислуживать на царских пирах. Молодой сын Василия Сицкого, тоже кравчий, отказался разносить вино вместе с Годуновым по незначительности рода Бориса. Годунов подал в суд. По Разрядным книгам выходило, что недостоин Борис прислуживать государю за столом, но царь особою грамотою объявил Бориса выше Сицкого многими местами: хотя Годунов и не был боярином, дед его в старые времена стоял выше Сицких. И вот теперь царь показал, сколь ценна сия честь. Бить его в присутствии Грязного! Осьмушки проступков Матвея хватит отправить его под топор.

         Сестра Ирина, расцветшая двадцатитрехлетняя  красавица, любила окружать себя монашками,  перехожими странницами. Щедро одаряла, кормила. Взамен слушала наставления, пророчества о скором Тысячелетнем царстве. Вот и сегодня, одетая в черное, чуть ли не в схиму, она сидела среди полудюжины старух, умиленно плакавших о православных рабах в турецких землях. Две бабки, ходившие в Святую землю, вещали.

         Борис остановился  и стоял, переводя дух. В другой раз он индифферентен  был бы к богоугодному времяпрепровождению. Соглашался: России не след тягаться с Европой, дело ее –   юг. Тогда рассужденья о злых крымчаках и оттоманах уместны. Жалко, здравый смысл восставал: как же бабки безопасно добравшиеся до Иерусалима, молившиеся в нетронутом храме Гроба Господня, омывавшиеся в Иордане, вернувшиеся в целости и сохранности с дальней дороги, щебечут  про мусульманские зверства? Подобная неблагодарность дорого бы им стоила, прозри  гостеприимцы, какими перлами низкого красноречия украсится старческая благодарность  за ночлег и подаяние в Блистательной Порте.

         Нежные прелести Ирины натягивали  черное платье. Ее лоно требовало рожать, созревшие груди – кормить. Она же с вымученным постным лицом сидела и нюхала затхлый старушечий запах умирания. Борис был глубоко религиозен, но он не забывал с молитвой и действовать, пусть русские припадки бездействия, полаганья на авось его и одолевали. Сейчас он был не в том настроении. Ирина замечала и умоляла  глазами погодить. Борис слушать не стал. Торопливой горсточкой возложил на плечи крест и погнал монашек прочь. Бабки  огрызались: «Что же это?! Почему же?!» Мол, приструни братца. Будто  деньги, которые старухи получали,  были не Борисовы.

         Борис швырнул вслед убегавшим бабкам сонники, «Жития», «Часословы» и «Зерцала».  Растворил окна пустить воздух в горницу, сел на сундук и пригорюнился. Жалостливая Ирина, оглянувшись на бабушек, бросилась к старшему брату. Борис отворачивался. Ирина взяла Бориса за пушистые  щеки и почуяла струившиеся среди волос обильные слезы.

- Что стряслось, Боря?

- Ничего! – отмахнулся брат, а слезы бежали и бежали.

- Я могу чем-то помочь?

         Этот доверчивый проникновенный вопрос всколыхнул Годунова. В нем включилась некая глубинная душевная машина, и он, прислушиваясь к ее тягучим вспрыскам, проиграл варианты использования слабой женщины. «Можешь попробовать помочь», - подумал он. Подобно всякому придворному, он стремился занять любое освобождавшееся место наверху. Сие было необсуждаемо, выступало инстинктом власти. Никогда его не беспокоило: так и жизнь пройдет. Все жили схожим образом, особо – Иоанновы относительно неродовитые выдвиженцы. Врожденный опыт шептал: окольные пути самые короткие. Борис с натугой заговорил, что наиболее обеспокоило его в свежо разыгравшейся сцене в хранилище.  Чуя боль  царских пинков, он отхлебывал холодный квас, поданный Ириной, внешне успокаивался и, ронял короткие фразы, сокрушаясь о старости Иоанна. Угрюмая кожная синева. Чело в глубоких морщинах. Скулы торчат. Рот ввалился и почти беззуб. Волос лезет из клокастой бороды.

- Он скоро умрет! – воскликнул Борис. И столько боли и горечи было в его словах, что Ирина встала под образа и долго молилась о здоровье государя.