Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Строчка и мы мелем, и месим, и крошим, кстати, соотносится с образом зерна и жерновов в первой строке стихотворения Бродского.

Бродский посылает последний поклон через моря, отделяющие Англию, где написано стихотворение от кладбища в Комарово. «Части тленной, что спит в родной земле», противопоставлена великая душа, или большая часть, которая бессмертна, и здесь поэт вводит прозрачную аллюзию на «Памятник» Горация в переводе Державина:

Так! — весь я не умру, но часть меня большая,От тлена убежав, по смерти станет жить,И слава возрастет моя, не увядая,Доколь славянов род вселенна будет чтить.

У Державина упоминается и вселенная — только в поэзии XX века она становится глухой или глухонемой. Вспомним финал «Определения поэзии» Пастернака:

Площе досок в воде — духота.Небосвод завалился ольхою,Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная — место глухое.

Андрей Ранчин отмечает, что образ глухонемой вселенной связан не только с пастернаковским «Определением поэзии», но и стихотворением Хлебникова «Над глухонемой отчизной „Не убей“»[447]. У Хлебникова в названном стихотворении 1919 года Отчизна оказывается глухонемой, потеряв дар речи и слуха от жестокости Гражданской войны:

У забора из оградОбщий выстрел, дымов восемь —«Этот выстрел невпопад!»

Громкий выстрелов раскат.18 быстрых весенС песней падают назад.

Напомню стихотворение Ахматовой, написанное под впечатлением от ареста и ожидания расстрела Николая Гумилева:

Не бывать тебе в живых,Со снегу не встать.Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.Горькую обновушкуДругу шила я.Любит, любит кровушкуРусская земля.

Те «невиданные зрелища», с которыми пришлось столкнуться поколению Ахматовой, невозможность выхода к читателю и существование в культурном вакууме, в той «ночи советской», о которой писал Мандельштам, только усилили эту потерю речи и слуха. Отчизна, расширяясь до размеров вселенной, остается глухонемой — и единственный шаг эту глухоту и немоту преодолеть — продолжать ту перекличку на «воздушных путях», о которой писала Ахматова в «Венке мертвых».

И эта перекличка, это обретение дара речи и передача его — земле, городу, народу — мотив чрезвычайно важный для поэтической философии и Ахматовой, и Бродского (ср. «Декабрь во Флоренции»).

Как сказано в другом переложении «Памятника»:

И славен буду я, доколь в подлунном миреЖив будет хоть один пиит.

Послесловие

В 1990 году корреспондент газеты «Неделя» спросил у поэта, как тот относится к тому, что его называют «учеником Ахматовой». Бродский сказал: «Я хочу ответить по возможности емко, но, пожалуй, мне не удастся, потому что однажды попытавшись ответить на этот вопрос, я написал двести или триста страниц. Думаю, что более всего я обязан Ахматовой в чисто человеческом отношении. Мне повезло: два-три раза в жизни я сталкивался с душами, гораздо более совершенными, чем вашего покорного слуги. Анна Андреевна была для меня прежде всего примером духовным, примером нравственным, а потом уже чисто профессиональным. Ей я обязан девяноста процентами взглядов на жизнь (лишь десять — мои собственные), умением прощать. Может быть, это единственное, чему я как следует научился в нашей жизни»[448].

Двести страниц этой книги, разумеется, также не могут ответить на этот вопрос. Все, что я старался сделать, это показать определенную преемственность поэзии Бродского по отношению к Ахматовой — не исключающую других влияний, но и не теряющуюся среди них. Здесь можно вспомнить известную формулу Вяземского: «В Пушкине нет ничего Жуковского, но между тем Пушкин есть следствие Жуковского. Поэзия первого не дочь, а наследница поэзии последнего»[449].

Бродский наследует поэзии Ахматовой, как может показаться, в мелочах. Но в этих мелочах и заключается поэтическая культура. Из незначительных, на первый взгляд, деталей — особенностей использования союзов и местоимений, манеры обращения к читателю, своеобразной поэтической «шифровки» — складывается поэзия.

А из отношения к поэзии и представления ее соотношения с жизнью, из понимания того, как реальные и зачастую случайные события складываются в неизбежную и целостную картину поэтической биографии — вырастает поэт.