Ирония судьбы, или С легким паром

 — Иди, Женя, иди! — Надя боялась самой себя.

 — Можно, я тебя поцелую на прощание?

 — Не надо, Женя, пожалуйста… Очень тебя прошу…

 — Давай посидим перед дорогой! — предложил Лукашин.

Они сели в отдалении друг от друга. Помолчали, как и положено. А потом Лукашин виновато признался:

 — Я украл твою фотографию.

 — Мне приятно, что у тебя останется моя фотография…

Лукашина вдруг осенило:

 — А если нелетная погода? Можно, я вернусь?

 — Нет, нет… — покачала головой Надя. — Тогда уезжай поездом.

 — Ну ладно, я пошел!

Лукашин резко поднялся. Схватил в коридоре пальто. Потом остановился, надеясь, что его, может быть, вернут. Надя сидела как каменная. Лукашин быстро вышел на лестницу.

Надя было поднялась ему вслед, но потом сдержала себя и снова села…

…В зале ожидания аэропорта прервалась музыка, которую транслировали по радио, и хриплый голос произнес:

 — К сведению пассажиров, вылетающих в Красноярск: в связи с нелетной погодой вылет откладывается…

Знакомый пассажир в красном кресле даже не вздохнул, только затравленно поглядел на репродуктор.

 — Привет! — окликнул его Лукашин. — Все сидите?

 — Лежать здесь негде! — ответил несчастный путешественник. — А вы обратно улетаете?

 — Увы… — вздохнул Лукашин. — Где же Новый год встречали, в ресторане?

 — Конечно, нет. Там надо было заранее заказывать столик. Так и встречал, в красном кресле…

По радио объявили:

 — Пассажиров, вылетающих на Москву рейсом двести сорок вторым, просят пройти на посадку…

Лукашин засуетился.

— Нет ли у вас двух копеек?

 — Этой суммой я располагаю… — Пассажир достал монетку и протянул Лукашину. — Не могу сказать, чтобы у вас был счастливый вид..

 — Спасибо… — Лукашин кинулся к автомату.

В квартире у Нади зазвонил телефон.

Надя, конечно же, слышала звонок, но не снимала трубку. В автоматной будке Лукашин все еще надеялся, что трубку снимут. Надя грустно слушала протяжные звонки… Наконец телефон смолк…

Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвямиКак больно, милая, как странно,Раздваиваться под пилой.Не зарастет на сердце рана —Прольется чистыми слезами.Не зарастет на сердце рана —Прольется пламенной смолой

Торопился самолет из Ленинграда в Москву. В самолете летел Лукашин. И казалось ему, что он слышит Надин голос.

Пока жива, с тобой я буду —Душа и кровь нераздвоимы…Пока жива, с тобой я буду —Любовь и смерть всегда вдвоемТы понесешь с собой, любимый.Ты понесешь с собой повсюду.Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

С аэродрома Лукашин ехал в рейсовом автобусе. Лукашину досталось место у окна, он привалился к нему плечом и безучастно смотрел на перелески, на поля, — их вытеснили потом ряды домов, одинаковых, как граненые стаканы.

Но если мне укрыться нечемОт жалости неисцелимой.Но если мне укрыться нечемОт холода и темноты..

И снова звучал Надин голос. Будто Надя была где-то рядом.

За расставаньем будет встречаНе забывай меня, любимый!За расставаньем будет встреча —Вернемся оба, я и ты.

Вскоре после того, как автобус пересек кольцевую дорогу, Лукашин вышел. И на него накинулась метель. Под ветром и снегом он шел сквозь пустой елочный базар, мимо запертых киосков, а метель играла воздушными шарами и сердито рвала бумажные гирлянды.

Но если я безвестно кану,Короткий свет луча дневного.Но если я безвестно кануЗа звездный пояс, млечный дым..

И снова ответил Надин голос. Это было как наваждение.

Я за тебя молиться стану.Чтоб не забыл пути земного.Я за тебя молиться стану.Чтоб ты вернулся невредим.

Лукашин все еще шел, избитый метелью, ежась от холода и от горя.

Трясясь в прокуренном вагоне,Он стал бездомным и смиренным,Трясясь в прокуренном вагоне,Он полуплакал, полуспал.Когда вагон на скользком склонеВдруг изогнулся страшным креном,Когда вагон на скользком склонеОт рельс колеса оторвал. Нечеловеческая сила,В одной давильне всех калеча,Нечеловеческая силаЗемное сбросила с земли…