При всей литературной неквалифицированности автора меткость его наблюдений позволяет сравнить его не только с Достоевским, описавшим нравы и обычаи Мертвого дома, но даже в некоторых отношениях с первооткрывателем «человека ГУЛАГа» Варламом Шаламовым. Квашнину-Самарину удалось перевесить наивность и непрофессиональность описаний точностью и проницательностью социальных и антропологических наблюдений. К сожалению, ограничения объема не позволяют привести здесь развернутых цитат из сохранившихся очерков или опубликовать их в приложении. Надеюсь, что такая возможность представится в рамках другой работы.
Случай Квашнина-Самарина представлял большую сложность для российских дисциплинарных институций 1830–1870-х годов – не меньшую сложность он представляет и для современных исследователей. Его социальное поведение настолько плохо вписывалось в существовавшие в то время нормативные представления и конвенции, что его конфликт и с политическими властями, и с ближайшим социальным окружением был неизбежен и порой принимал острые формы.
Не исключено, что те сценарии реакции на этот конфликт, которые предлагал Квашнину-Самарину тогдашний социокультурный репертуар, исчерпывались или позой «дурачка», «юродивого», или стратегией олитературивания и одновременно умаления собственного образа (в том числе и речевого). В состоянии эмоциональной неустойчивости и большой материальной и социальной уязвимости регулярная практика использования таких сценариев реакции могла привести к серьезному психическому страданию.
«Горизонтальная» подвижность Квашнина-Самарина и личный опыт взаимодействия с самыми разными стратами общества (от столичной аристократии, к которой принадлежали его ближайшие родственники, до тюремных надзирателей, обитателей петербургских «трущоб» и провинциальных торговцев и чиновников) дали ему возможность занять интересные точки наблюдения над современными ему социальными процессами. При всей ограниченности политического и литературного кругозора его литературные и «экспертные» сочинения, посвященные российской политике и обществу 1830–1870-х годов, отличаются большой проницательностью. Однако ни географические перемещения, ни личные потрясения, ни литературные и переводческие опыты не дали Квашнину-Самарину главного – адекватного языка для описания увиденного и пережитого. За исключением нескольких сохранившихся прозаических фрагментов, он так и остался литератором-дилетантом, обреченным униженно просить чиновников III Отделения о денежном вспомоществовании.
ДОСТОЕВСКИЙ И КОНЦЕПЦИИ ИРРАЦИОНАЛЬНОГО В РАННЕМ РУССКОМ ПСИХОАНАЛИЗЕ
Не нужно сильно стараться, чтобы найти в романах Ф.М. Достоевского всевозможные описания психологических проблем и обширный каталог душевнобольных, невротичных и безумных персонажей[239]
. И потому неудивительно, что его творчество вызывало профессиональный интерес со стороны врачей и психиатров и быстро получило признание в качестве обширной сферы для исследований. Помимо этого, много вопросов вызывали также личность самого Достоевского и его загадочная болезнь. Одним из первых русских психиатров, писавших о Достоевском, был В.Ф. Чиж, в 1885 году указывавший, что произведения Достоевского представляют собой «энциклопедию психопатологии» в том, что касается числа описаний душевных расстройств и их «качества, справедливости и точности»[240]. Вдохновляясь этими мастерскими описаниями психологических проблем, литературные критики, а также психиатры выдвигали предположения относительно болезни самого Достоевского и пользовались ею как инструментом для решения собственных задач[241]. Вскоре в дискуссии о Достоевском зазвучали голоса первых русских психоаналитиков, создавших свой собственный дискурс на эту тему.Задолго до того, как Фрейд написал свое эссе «Достоевский и отцеубийство» (1928), из-под пера двух его русских коллег уже вышли трактаты о Достоевском. Первым русским психоаналитиком, писавшим о Достоевском, была малоизвестный врач Татьяна Розенталь (1884–1921). Ее статья «Страдание и творчество Достоевского» положила начало ряду работ о Достоевском, созданных русскими психоаналитиками в 1920-е годы. Тем самым Достоевский, поэт человеческой души, стал неизбежной приметой раннего русского психоанализа.
Цель настоящей статьи – сопоставить анализ личности и творчества Достоевского в работе Розенталь с аналогичной работой ее русского коллеги Николая Осипова (1877–1934) и, наконец, со знаменитым эссе Фрейда. Далее на основе этих трех разных работ о Достоевском мы постараемся выявить концепцию и оценку иррационального в раннем русском психоанализе. Несмотря на различия между конкретными подходами к иррациональному, мы обнаружим, что русским психоаналитикам было свойственно поразительно однозначное и четкое понимание этой концепции.