Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

Розенталь, анализируя то, как в романе изображаются паранойя Голядкина и нависшая над ним угроза безумия, на другом уровне, исходя из содержания «Двойника» и другого раннего романа Достоевского, «Хозяйка» (1847), прослеживает влияние творческого процесса на психику самого Достоевского. Изучая его психогенез, Розенталь показывает целительное воздействие творческого процесса на Достоевского как личность. Согласно Розенталь, во время написания «Хозяйки» Достоевский находился в умственно неустойчивом состоянии и страдал от снижения творческого воображения. Розенталь полагает, что творческий кризис Достоевского отразился в страданиях его героя Ордынова. В галлюцинациях Ордынова несколько фигур отца сливаются в единый образ жестокого и злобного старика, и Розенталь узнает в этом процессе психологический механизм вытеснения. В ненависти Ордынова к фигуре отца якобы находит выражение эдипов комплекс, по мнению Розенталь, изображенный «так явно, как это редко изображается в современном художественном творчестве»[257]. Несмотря на это Розенталь не согласна с тем, что эдипов комплекс занимает ключевое место во всем творчестве Достоевского: «Мы далеки от мысли считать „Эдиповский комплекс“ определяющим для творчества Достоевского»

[258]. Согласно ее интерпретации, произведения Достоевского, созданные им во время этого кризиса, представляют собой неприкрытые признания автора, в которых его творческая фантазия все сильнее погружалась в детские воспоминания как в источник вдохновения. Тем не менее Достоевский продолжал писать и со временем избавился от страданий, приписав свои страхи своим литературным героям: «Сила личных страданий заставляет искать в писании освобождения от них путем приписывания своих переживаний создаваемым героям»[259]

. Тот факт, что сам Достоевский высоко ценил «Двойника», в глазах Розенталь доказывает не только то, что писатель отождествлял себя с безумным Голядкиным, но и существование психологической связи между страданиями и творчеством: «Писателю бессознательно особенно дорого то, что вложено от собственной души, что написано „кровью“»[260].

Идея Розенталь о терапевтическом эффекте творчества, выражающемся в проекции страданий на литературных персонажей, была в то время новым словом в психоанализе. Среди тех работ, на которые ссылается Розенталь, мы можем выделить два основных направления, оказавши[ на нее влияние: русскую литературную критику, принадлежащую перу самых разных авторов, таких как Д.С. Мережковский, Л. Шестов, А.Л. Волынский, В.Ф. Переверзев, и восприятие Достоевского психиатрами-реформаторами, в число которых входят Н.Н. Баженов, Т. Сегалов, Д.А. Аменицкий. В частности, идея Розенталь о страданиях как об источнике креативности восходит к восприятию Достоевского русскими символистами и психиатрами.

В своей известной книге «Толстой и Достоевский» (1899–1901) романист-символист Д.С. Мережковский (1865–1941) писал о смысле болезни. Он утверждал, что если мир был спасен страшными ранами Христа, то такие категории, как болезнь и здоровье, нуждаются в пересмотре. Из этих соображений Мережковский выводит свою концепцию «здоровой болезни», способной породить подлинные жизненные силы[261]

. Подобно тому как бескрылому насекомому нужно переболеть в своем коконе, чтобы обрести крылья, так и то, что кажется болезнью, может стать началом истинной жизни. Аналогичным образом Мережковский оспаривал и болезнь Достоевского: «Сила ли его от болезни, или болезнь от силы?»[262] Идея Мережковского о «здоровой болезни», ведущей к высшим формам существования, близка к представлениям Розенталь о страданиях и болезни как творческих стимулах.

Много писал о Достоевском и Н.Н. Баженов (1857–1923) —человек широких взглядов, входивший в число русских психиатров-реформаторов. В своей статье «Больные писатели и патологическое творчество» (1903) он делал вывод о том, что «сочетание большого таланта с большими страданиями души» сделало Достоевского выдающимся писателем и психологом[263]. Опять же, страдания рассматриваются Баженовым не как слабость, а как отличительная черта и источник силы.

Розенталь, ссылающаяся и на Мережковского, и на Баженова, заимствует у них идею о страданиях как об источнике креативности и дополняет ее психоаналитическим механизмом проекции. Оставляя за кадром религиозно-метафизические мотивы Мережковского, она подчеркивает терапевтический эффект творческого самовыражения. Таким образом, ее работа служит примером тесных связей между русским символизмом и психоанализом, разбираемых Александром Эткиндом в его исследовании «Эрос невозможного» и Магнусом Люнггреном в его работе о такой важной фигуре, как Эмилий Метнер (1872–1936), и влиянии последнего на К.Г. Юнга[264].