Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

В начале данной статьи будет дан обзор того, каким образом в музыкальной прессе предреволюционной России осуществлялась концептуализация музыки как иррациональной и объединяющей силы. Несмотря на общее согласие в отношении того, что музыка воздействует не на рациональный интеллект, а на иррациональную сферу эмоций, музыкальные критики и композиторы придерживались разных мнений по вопросу о том, содержится ли в музыке нравственный компонент; в конечном счете представления о связи между русской идентичностью, иррациональностью и христианством обеспечили преобладание такой интерпретации музыки, которая усматривала различие между «высшими» и «низшими» формами музыкального восприятия. Вторая часть посвящена вопросу о понимании музыки как партиципаторного феномена, способствующего насаждению единства. Музыкальная элита, духовенство, фабриканты и учителя, несмотря на свою принадлежность к различным социальным кругам и институтам, разделяли идею о том, что участие русского народа в музыкальном творчестве в состоянии укрепить социальные узы, рвавшиеся вследствие модернизации, а также революционных событий 1905 года. Впрочем, вопреки этому акценту на массовом участии, роль композитора как Орфея (мессианской фигуры, которая при помощи индивидуального творчества привнесет единство в дух простого народа при помощи трансцендентального приобщения к высшим сферам) занимала важное место в публичном дискурсе того времени. Темой третьего раздела служит повсеместный поиск современного Орфея, способного сыграть сложную роль, приписываемую музыкальному творчеству. Русских композиторов неоднократно возносили на пьедестал и ниспровергали с него в зависимости от представлений о том, решали ли они своим творчеством задачу Орфея. С учетом чрезмерных ожиданий, выдвигавшихся по отношению к музыке, разочарование было неизбежным. Сгущавшиеся тучи войны и последующая революция в итоге положили конец этим поискам современного Орфея после того, как ни один из композиторов, в которых его видели, так и не сумел оправдать ожиданий. Отдельные моменты этого мировоззрения какое-то время продержались и после революции; тем не менее иррациональная основа музыкальной метафизики едва ли могла ужиться с получившей официальное признание якобы более рациональной эстетикой, основанной на марксистских интерпретационных категориях.

ИРРАЦИОНАЛЬНАЯ СИЛА МУЗЫКИ

И рой волшебных чудных грез,И странный звук далеких лир

Влекли меня в нездешний мир…В. Ребиков

[310]

Размышляя в 1909 году о природе человеческой души, композитор Владимир Иванович Ребиков (1866–1920) утверждал, что музыка обеспечивает уникальную связь между личностью и внешним миром. Как подчеркивал Ребиков, душа выражает себя не в интеллектуальных концепциях, а посредством иррациональных чувств и настроений. Соответственно, музыка, будучи «языком эмоций», представляет собой единственное средство прямой связи с душой[311]

. И Ребиков был не одинок в такой оценке. В предреволюционной российской периодике часто встречаются статьи, авторы которых высоко оценивают присущую музыке особую возможность обращаться напрямую к человеческому духу. Музыка, представляя собой мощную иррациональную силу, могла таинственным образом преодолевать обыденную реальность. Развивая эту тему, Никифор Михайлович Ерошенко завершал статью для «Музыкального самообразования» словами о том, что музыка с ее способностью формировать самые основы души «есть чистейшая и полнейшая выразительница чувства»[312]. Композитор Федор Степанович Акименко описывал заседание Общества друзей искусства, на котором некий ученый дал рациональный, чисто «научный» ответ на вопрос о том, что представляет собой звук в природе. Но прослушав исполнение сонаты Бетховена, этот ученый, охваченный эмоциями, попросил, чтобы от него не требовали давать какое-либо истолкование этой замечательной музыки, ограничившись репликой: «Бетховен лучше вам скажет, чем мы, ученые, – не спрашивайте!»[313] Н. Молленгайер в статье, опубликованной в 1910 году в журнале «Оркестр», высказывал аналогичное мнение о том, что музыка благодаря своей связи с эмоциями играет роль соединяющего звена между духовными и материальными реалиями, нити, «которая делает для нас эти миры равно реально существующими»[314].