Исаакские саги

После операции он встретился с одной своей знакомой, что пришла по поводу какого-то больного, лежащего у них в отделении. Они давно уже все проговорили о причине ее появления. Потом, якобы повспоминали свои прошлые встречи. Потом поговорили, некоторым образом, как говорится, о фонарях и пряниках, сиречь, ни о чем. Потом она поправила ему отогнувшийся воротничок халата. Потом, вспоминая, нечто приятное, должно быть, им обоим, приникла к его груди на правах старой подруги. Потом похвалила его нынешнюю стать и молодечество. Потом и он ее вежливо прижал к груди. Потом и он, вполне, вежливо сказал сколь приятно ему ее сегодняшнее посещение. А потом похвалил ее молодость, наружность, так сказать, и приветливость, и в знак искренности своей поцеловал в щечку. В конце концов, было бы невежливо не ответить на ее приязнь.

А затем он: — Извини, я только взгляну на больного после операции. Посиди пока здесь. И пошел в реанимацию. Может, действительно, решил проверить, навестить своего сегодняшнего подопечного? А может… Шел медленно и опять философствовал на ту же тему, что завела его с самого утра, засела в нем, словно заноза. «Конечно, — думал он, — бабник, вовсе, не тот, что не в состоянии пропустить ни одну женщину; а тот, что из вежливости ли, с еще какой напасти, но не может отказать. Обидеть не хочет. Да, да! Вежлив очень. Вот и я… Мабуть, догадается, да и уйдет, пока я кантуюсь в реанимации. Мабуть, тоже только вежливая? Пожалуй, уйдет. Надо бы. А вот, если не уйдет?.. Лучше бы».

Не ушла.

— Борь, ты скоро уходишь?

— Ну, через полчасика, наверное.

— Ты домой? В ту сторону?

— Ну, в общем, да.

— Я подожду. Ты ж на машине? Подвезёшь, может? Можешь?

— Ну… Конечно. Ты там же, где и жила?

— Ну да. Я подожду у тебя здесь. Удобно?

— Посиди, а я пройдусь по больным кое-каким. Дам пару сверхценных указаний и поедем.

Борис Исаакович не был уверен, что он правильно помнит, как её зовут. Ему помнилось, что Катя. Но как проверить? Посетовав про себя, что явно развивается Альцгеймер, он, пока шли к машине, разрабатывал стратагему подтверждения и уточнения имени. Когда они уселись в машину, он рассмеялся и, полностью развернувшись к спутнице, сказал:

— Господи! Какая женщина! Откуда вы, прекрасная дитя? Ну, если вы свалились с неба в мою машину, давайте знакомиться. — Он раскрыл руки, как для объятий и — Я Борис.

Дама рассмеялась, опять приткнулась к его груди и продолжила игру:

— А я Катя.

— Очень рад такому знакомству. — И продолжая смеяться, включил зажигание.

Продолжая взятый способ общения, Борис постепенно вспоминал всё их прошлое общение, всю компанию, где они вместе, как теперь бы сказали, тусовались, а в те времена это называлось — гужевались. Язык наш, как и весь мир сегодняшний, менялся, только значительно быстрей, на уровне изменений в стране, за которой в последние годы и не угонишься.

— Живёшь ты, как я уже понял, там же, но как лучше пройти фарватер в ваших переулках, тебе придётся быть моим лоцманом.

— Охотно. А у тебя, Боря, всё по-прежнему?

— А что у меня может быть. Генофонд произрастает, согласно законам природы. На работе тоже: посмотришь, пощупаешь, разрежешь, зашьёшь. Ещё пару-тройку, десяток дней, и следующий перед глазами и руками. А ты как, прекрасная незнакомка?

— Ну, что продолжим игру? Работа прежняя. А с Сашей развелась.

Хоть убей, но Сашу он совсем не помнил.

— Так ты, что одна живёшь?

— А что делать? Детей же нет.

— Что значит, что делать! Жизнью наслаждаться. Пока мы ещё знаем, что есть наслаждение.

Дальше игра шла в том же стиле. Может, немножко и переигрывали. Забыли предупреждение великого Владимира Владимировича: «От игр от этих бывают дети. Без этих игр родитель тигр» Но так далеко, до детей, они не зашли. Однако, у Катиного подъезда она, естественно, вежливо, по стандарту предложила зайти, выпить кофейку. Борис Исаакович в любых обстоятельствах сохранял вежливость. И кофейку испил, а вот от рюмочки отказался — за рулём же. Да он никогда и не испытывал нужды в дополнительных стимуляторах. Тем более, Катя жаловалась, печалилась по поводу своей судьбы. У Бориса был один способ утешить страдающую женщину, утишить печальные страсти её.

Он всегда был абсолютно вежливым.

Страх?

— Да отказывается он от операции! Как только я ему не говорил — нет — и все тут.

— Так, он, пожалуй, и дуба даст. Что он, пьян, что ли? Или жить не хочет? Молодой ведь. Выглядит вполне цивилизованным.

— Ну, боится он, просто, Барсакыч. Кретин.

— Бояться нас — причина тоже уважительная. Человек не рожден, чтобы его резали.

— Мы не режем — мы лечим, для спасения.

— Молодец! Мне ты это дежурное блюдо не вываливай. А что я сам, по-твоему, говорю больным? Мы ле-чим! Уговорить надо. У тебя на что верхнее образование?

— У него тоже не церковно-приходская школа. Вы бы пошли сами, Барсакыч. Помахали бы, так сказать, бородой над ним.

— Еще примет меня за стражника того света, за Харона.

— Скорее за апостола Петра.

— Грамотный, больно. Ну, пошли…

— Да вот он сам идет.

— Здравствуйте. А можно мне с вами поговорить, Борис Исаакович?

— Слушаю вас. Разумеется, можно.