Исаакские саги

— Да, да. Охотно. На чём я остановился? Да, с годами я стал всё чаще и чаще бывать заграницей, ездил по командировкам. У меня появились друзья в разных странах, которые тоже знали про мой извечный страх, но почему-то пугались вместе со мной. Они не были столь хладнокровны, как мой российский друг. И всё равно я звонил ему каждый раз при очередной придуманной беде. Но что беда всего лишь придумана, я понимал лишь после того, как отправлялся по адресу, предложенному мне моим товарищем. А порой, находясь где-нибудь и не дозвонившись, не получив напутствие в виде «пошел на…», я бросал свою работу и мчался домой. Так, как-то понос сорвал меня из Токио. Хотя, если б я получше подумал, то понял сколь отчаянен и смел был этот скоропалительный побег в аэропорт в самолет… При поносе-то! Обошлось. Прилетел, и товарищ мой всласть натешился, натолкав мне в душу по самое некуда тех самых, куда посылал он меня во всех случаях моей извращенной паники.

— Приятного аппетита. Понос и Токио — день чудесный. Еще по маленькой и всё! — Доктор совсем расковался и стал полноценным участником беседы, стараясь сломать её монологичность.

Ну конечно. Извините, пожалуйста. Еще не все — вот послушайте дальше. Однажды я был в Америке. И в день отлета, последний раз прогуливаясь по авеню и линиям Нью-Йорка, побрякивая, так сказать, последними долларами в кармане, решил их потратить с толком и, наконец, отомстить и пошутить над моим московским другом. Прикинув, что в Москве сейчас шесть часов утра и ему все равно вот-вот вставать, я решил позвонить прямо, как бы в постель. Сказано, как говорится, сделано. Из ближайшего автомата я набрал Москву. Подошли к телефону не сразу. «Спал ещё», — злорадно подумал я. Как, только была снята трубка и я услышал мужское сонное, пожалуй, даже испуганное бормотание, (как мне показалось, испуганное — ведь я же хотел попугать, посмеяться) тотчас, не давая опомниться на той стороне земли, радостно вогнал в непроснувшееся ухо: «Пошел на хуй!»

— ожидая, что он сразу же ответит, как уже бывало при подобных перевернутых наших шутках: «Что болит?» Даже, когда злились мы, все равно, соблюдали раз и навсегда принятый характер, некоторым образом, семейного юмора. Но в ответ я услышал мат неслыханной виртуозности, высказанной незнакомым и явно постпохмельным голосом. Не туда попал. Дослушав, столь интересную, мало знакомую мне изысканную тираду, я извинился, и сказал загадочно для дальнего собеседника: «…я из Нью-Йорка». И повесил трубку, наверняка, создав некоторое недоумение у случайно разыгранного, очевидно ещё не опохмелившегося индивидуума. Долларов у меня больше не оставалось, перезвонить я не мог и со спокойной совестью здорового, вылечившегося ни от чего человека, поехал в аэропорт.

Доктор долго смеялся, не давая продолжить эту печальную повесть. Но пришлось. Водка придавала решительность и настойчивость каждому, но рассказчик оказался сильнее.

Но все ж выпили…

— Сейчас-то самое главное будет. К чему я всё веду. Лечу я в очередной раз в Америку. Перед отлетом я не выспался, устал, а в полете спать так и не приучился. Стало меня подташнивать, чувствую, подступает рвота. Я бросился к туалету, но не добежал и выхвалился последней едой своей почти у самой цели. Подбежала стюардесса, стала меня обихаживать, испуганно успокаивать, попросила прилечь на свободное разложенное горизонтально, кресло. Я объяснил, что это от усталости, все в порядке, у меня ничего не болит, я здоров. И хотел пойти на свое место. Но она меня придержала, быстро накинула одеяло, строго сказав, что я болен… Вновь я попытался развеять её тревоги. Однако, тщетно: «Вы больны. Мы несем за вас ответственность. Вы застрахованы нашей компанией…» Я же здоров, а она не пускает.

Наконец, самолет прибывает, уже пристегнули ремни. Я собрался, было перебраться на свое место — закрепить ремень и на себе. Не тут было. Не пустила, а по рации я услышал: «Леди и джентльмены, у нас на борту находится больной и пока мы его не транспортируем из самолета, мы просим всех воздержаться от хождения, не покидать свои места». В начале не сообразил даже, что это обо мне речь, а потому и не пытался покинуть свое место, скажем, спрятаться, например, в туалет.

Такое впечатление, что у Бориса Исааковича начали плохо веки держаться, да и вся голова тоже. Во всяком случае, время от времени он вскидывал её. А это верный признак…

Может, к мороженому, к кофе, немножко коньячку? — доктор отрицательно помотал головой.