Исчезновение Залмана

Алена жила в похожей на пещеру комнатухе в коммунальной квартире вместе с матерью, актрисой театра Станиславского. Мать Алены, Ядвига, полька из Вильно, была ногастой блондинкой с подернутыми кровью бледно-голубыми блюдцами глаз. Она всегда одевалась в черное или мышасто-серое; ее шипящие скрежетали и сопели, а ударения в произносимых ею русских фамилиях то и дело перескакивали из галопа в карьер. До ареста и смерти в лагере на Колыме отец Алены, профессор Ицик Тарсис, преподавал в педагогическом институте. Он был автором нескольких книг и идиш-русского словаря. Павлику вся история жизни и смерти Алениного отца казалась особенно завораживающей, и в мыслях он даже сравнивал ее с судьбой собственного отца – убитого на советско-германской войне еврея из белорусского города Шклова.

Мама Павлика Ида Рувимовна, работавшая гинекологом в поликлинике при одном их самых крупных московских заводов и все на свете видавшая, была не в восторге от увлечения сына Аленой Тарсис.

– Она из неправильной семьи, – произнесла Ида Рувимовна свой приговор после того, как Алена побывала у них в гостях.

– Мамочка, у нее отец профессор, мама актриса. Какая там неправильная семья?

– Поляки – антисемиты, ты разве не знаешь?

– Но у нее отец был еврей, лингвист.

– Язык он выбрал неподходящий, вот что, – пробурчала Ида Рувимовна. – В общем, так, девочка эта, Алена… не нужна она тебе.

В отличие от своего друга Павлика Лидина, всегда отличавшегося прямотой и беспомощной честностью, Федя Шток чуть ли не с рождения был мастером золоченых пилюль, волшебником недосказанного. И вот всего несколькими мазками багрянца и охры он преобразил отца Алены в боевого офицера, разделившего фронтовую судьбу с погибшими на войне отцами Павлика и других одноклассников. Родителям Феди даже нравилось, что мать Алены происходила из шляхты.

– Очень интересная. Настоящая польская красотка. Голубая кровь! – сказала Федина мама после первого знакомства с Аленой. Федин отец, ракетостроитель, в то время почти не бывал дома, и мама была советчицей сына по всем вопросам, начиная с выбора цветов для свидания и заканчивая лезвиями для бритья.

К зиме десятого класса Алена и Федя в глазах родителей и одноклассников стали парой. Все предполагали, что по окончании школы они поженятся. Павлик близко дружил и с Федей, и с Аленой, предлагая ей если уж не любовь, то братскую поддержку. В округе за ним уже давно утвердилась репутация неустрашимого драчуна и защитника детей, особенно очкастых еврейских мальчиков и девочек со скрипочками, от местных хулиганов. Кроме всех прочих щедрот дружбы, которыми он одаривал Федю, Павлик был эталоном верности и постоянства. Они оба знали, что никогда, ни при каких обстоятельствах Павлик не предаст. В этой «сдвоенной» дружбе с Федей и Аленой, в благородстве по отношению к сопернику и умирании от любви к Прекрасной Даме, было что-то куртуазное, и Павлик сам это понимал, но не мог иначе. Федя сразу почувствовал в Павлике это рыцарство и умело его использовал. Павлик давал ему ключ от комнаты в коммуналке, чтобы Федя и Алена могли исчезать в середине дня, пока мать Павлика принимала пациенток в заводской поликлинике. Как-то раз он помог Феде наказать чернявого грубияна из Алениного дома, который пытался облапать ее в темной арке двора – вернее, Павлик бил обидчика, а Федя стоял рядом в своих свежевыглаженных брючках, изображая рефери на боксерском ринге. И совсем неудивительно, что Федя бросился к Павлику за помощью, когда Алена забеременела.

Из всех возможных дат это случилось 1 апреля, и Павлик сначала ему не поверил.

– Алена беременна? Ха-ха-ха! А меня приняли досрочно в университет.

Они стояли на лестничной площадке около двойных дверей в квартиру, много раз крашенных и перекрашенных в фуриозно-бордовый цвет. К дверной раме были прикреплены звонки разных размеров и форм, принадлежащие обитателям этого коммунального лабиринта.

– Павлик, я серьезно. Она думает, что уже три месяца. Что мне делать? – у Феди был перепуганный вид, он нервно теребил молнию на куртке короткими красными пальцами.

– Зайди, не стой в дверях, – Павлик повел Федю по коридору в длинную комнату-пенал. – Ну, беременна, прекрасно. Поздравляю! Назовете сына Павлом. Ты есть будешь?

– Что? Да нет, я не голоден. Что она думала? А мне теперь выкручиваться!

– Да не надо тебе выкручиваться. Ну, поженитесь чуть-чуть пораньше, что тут такого? – в голосе Павлика было странное облегчение от того, что месяцы бессмысленной любви и тяжкого рыцарства теперь позади.

– Поженимся? Ты шутишь, да? – Федя вскочил с дивана. – Как я на ней женюсь? И что мы будем делать – поженимся и родим ребенка? Молодая советская семья? Ты, наверно, совсем обалдел. А как же университет, аспирантура? У меня большие планы на будущее – у нас ведь у всех большие планы. Ты чего, Павлик? Пав…

Правой рукой Павлик Лидин схватил ворот Фединой голубой сорочки в светлую полоску, стягивая узел на горле.

– Убирайся из моего дома, пока я тебе морду на жопу не натянул. – Багровея, Павлик поволок Федю по коридору коммуналки.