Исчезнувшая в облаках

Джей-Пи посмотрел на гусыню, которую кормил. Та склевала последние крошки хлеба и теперь вытягивала шею, требуя еще – одновременно и робко, и нахально. Джей-Пи стоял перед нею руки в боки, поигрывая фальшивыми мускулами Супермена.

– Гусь… – сказал он вдруг. – Я – не гусь, мама.

– Нет, сынок, ты не гусь.

– Иногда я утка, мам, – пояснил он. – Но я никогда не гусь. Вообще ни разу!

– Почему ты так уверен?

– Потому что, если бы я был гусь, я бы знал, как меня зовут. Но если я гусь и не знаю, как меня зовут, значит, я не гусь, а утка.

– Ты – Джей-Пи.

– Я – Жан-Пьер.

– И это тоже, да.

Он сунул ей в руку свою липкую ладошку. (Почему? С чего бы она стала липкой, если не держала ничего, кроме хлеба? Или маленькие мальчики сами испускают липкую слизь, как улитки?) Аманда снова уставилась то ли на аиста, то ли на журавля и не отрывала от птицы взгляда, пока та не исчезла за кроной плакучей ивы, по-прежнему выискивая, чем бы поживиться в воде.

– Разве у рыб в это время года не гибернация? – спросила она и тут же закатила глаза, осознав, как глупо это прозвучало.

Ее все чаще посещала пугающая мысль о том, что она может превратиться в одну из тех матерей-одиночек, которые разговаривают в электричках со своими детьми так громко и отчетливо, словно просят, чтобы кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь, поговорил с ними о чем угодно, кроме чертовых «вихляшек Завро».

– Что такое гибернация? – спросил Джей-Пи.

– Долгая спячка. В нее впадают, чтобы спать всю зиму.

– О, это я умею! Я тоже ложусь спать на всю зиму. А иногда, знаешь, мам? Иногда я и сам – зима! Je suis l'biver[14]

.

– Oui, малыш. Mais oui[15].

Когда этот день закончился и пришла пора укладывать Джея-Пи в постель, она вымоталась так, что даже не стала готовить ему завтрак на утро. Завтра она могла бы взять выходной – как компенсацию за все эти идиотские субботы, вымотавшие ей душу в провинциальных дебрях Эссекса, – однако начальница отдела кадров Фелисити Хартфорд дала ей ясно понять, что ее выходной – как золотой стандарт: стоит всего мира, лишь когда никто не просит его тратить.

Поэтому, вместо того чтоб готовить с вечера завтрак, она позвонила Джорджу и поболтала с ним о Кумико (с которой до сих пор так и не познакомилась, причем самой Аманде уже начинало казаться, будто Джордж осознанно скрывает свою даму сердца от собственной дочери), а также о бешеной сумме денег, которую Кумико вдруг предложила ему за картины, которые создала вместе с ним, – широкий жест, в искренность которого Аманда инстинктивно не верила, ведь это все равно что кричать на весь белый свет, будто ты выиграл в лотерею, даже не проверив номер своего билета.

– Ты помнишь птицу, которую спас? – спросил она. – Кто это был? Аист?

– Журавль, – ответил он. – По крайней мере, мне очень хочется в это верить.

– Это на самом деле случилось с тобой? Или тебе все же приснилось?

Он вздохнул, к ее удивлению, с явной досадой.

Она поспешила продолжить:

– Просто я, кажется, сегодня видела эту же птицу. В парке, когда гуляла с Джеем-Пи. Она была очень высокая и охотилась на рыбу в пруду.

– Да ты что? В парке за твоим домом?

– Да.

– О боже! Ничего себе. Нет, мне это не приснилось, хотя было очень похоже на сон… Ну и дела!

Затем она позвонила матери, рассказала ей об отце. О Кумико, о картинах, деньгах и журавле.

– Звучит как полная чушь, дорогая, – сказала ей мать. – Ты уверена, что все именно так и было?

– Он кажется очень счастливым.

– Он всегда кажется счастливым. Не факт, что оно так и есть.

– Только не говори, что ты все еще волнуешься за него, мама.

– Твоего отца достаточно увидеть один раз, чтобы волноваться за него всю оставшуюся жизнь.

Перед тем как забраться в постель и притвориться, что читает книгу, Аманда еще раз взяла мобильник и нажала «последние звонки». Генри значился третьим, сразу после матери и отца. Больше за все эти выходные она не общалась ни с кем. Она подумала, не позвонить ли Генри – удостовериться, что он благополучно вернулся домой, – но делать этого, конечно, не следовало по многим причинам. Да и что она ему скажет? И что ей ответит он?

Она отложила телефон, погасила свет.

А потом заснула. И видела сны о вулканах.

Утром в понедельник она всегда обрабатывала информацию, собранную за выходные, – общее количество автомобилей, время, которое каждый из них простоял в пробке, альтернативные варианты управления светофорами или возможные объездные пути, которые помогли бы справляться с заторами. Она больше не пыталась объяснить эту часть своей работы другим – с тех пор как однажды увидела вытянутые лица окружающих, пришедших в ужас от того, что она вообще может спокойно об этом говорить.