Исчезнувшие

Восьмого марта Лось изменил своим привычкам и привёл в группу двадцатисемилетнюю Марину Белову, её младшего брата Лёшу Белова и её старшего друга Костю Баличанского. Лось называл троицу чайниками – за то, что пыхтели как три паровоза. К «молодым» он относился снисходительно-добродушно, с толикой уважения: идут ведь, не падают, хотя и устали, это видно. Сам Дима не уставал, уставшим не сочувствовал, но и не гневался, как Гордеев, и не говорил, что они нарушают дисциплину. Как могут, так и идут. И вообще, поход сегодня праздничный, и Гордееву бы помолчать.

Гордеев и молчал. Без этих троих их было бы пятеро. А так – восемь человек.

Совершив три «праздничных» круга по озеру – по определению Нади, tempo giusto (тэмпо джусто, точный, ровный темп), группа углубилась в лес и помчалась в темпе presto con slancio (кон зля́нчо, быстро и с энтузиазмом), переходящем под горку в doppio movimento (доппио мовимэнто, в два раза быстрее).

Трое новеньких, которых привёл Лось, темп выдержали с честью, но на привале жестоко разочаровались: восьмое марта у Гордеева отмечали как в компании инвалидов-язвенников: выпили по рюмке и навалились на бутерброды, потом ели суп, потом пили чай с тортом. Как в доме престарелых.

А они-то с Костей мечтали «погудеть». Дома нельзя, Маринка не разрешает, дома всё культурно и пристойно. Думали, в лесу напьёмся, а тут такой облом. И начальник их командирит, глотку дерёт. За стол по команде садятся, это ж надо додуматься. Казарма!

«Командирил» Гордеев умело: мужчин в группе шестеро, а женщин двое, и получается, что за праздничный стол отвечает Надя, Марина на подхвате. Устала девочка, это видно. Толку от неё мало. Гордеев подумал и откомандировал к девчонкам Виталика и Ваську-гитлера, а сам с Лосем и ребятами пошёл пилить дрова.

Дрова-то вон, под навесом лежат, но так ведь можно всё сжечь. И на каждом привале они готовили «задел». А к обеду приступали по свистку не потому, что казарма, а потому, что одни за стол сядут, а другие в лесу, дрова пилят, да и отлучиться кто-то может… Не дело это. Гордеев отдал свисток Наде – шеф-повару сегодняшнего застолья. Когда воздух пронзила весёлая трель, скомандовал ребятам:

– Кончаем пилить, берём по брёвнышку и тащим к костру. Там готово всё, стол накрыт, суп кипит, – пошутил Гордеев.

Лёша с Костей переглянулись, недовольные происходящим. Обедать по свистку садятся, как собачки дрессированные. Лось с Гордеем взяли по два полена и потопали к костру, дымящему где-то за деревьями. Далековато. Зато дрова хорошие, сухие. Сухостой для туриста – друг, товарищ и брат, радовался Гордеев. Ещё он радовался тому, что их снова восемь человек. Нет, что ни говори, а группа у него непотопляемая. Хорошая группа, дружная.

Праздник

Надя суетилась вокруг стола, который надо сделать праздничным, особенным, и чтобы всем всего хватило (или хоть досталось по кусочку). А из помощников – медлительная Марина (или притворяется такой, чтобы ничего не делать) и Виталя с Васькой-гитлером, которых Гордей отрядил ей помогать, а они разожгли костёр, сходили к ручью за водой, открыли все консервы (те, что нужны, и те, которые можно было и не открывать, в снегу закопать, в следующий поход съедят) и ушли к костру, греться.

Руки у Нади замёрзли, а надо было резать, мазать, перемешивать, накладывать… Марина разложила салфетки, расставила бумажные тарелки и сказала, что устала и больше не может. И ушла к костру. Вот дрянь.

Марина сильно устала. Она не привыкла к такому темпу и к такому километражу. Дима сказал – покатаемся, ничего себе покатались. Марину подташнивало, дрожали колени, хотелось сесть и не шевелиться, а Надя без конца совала ей в руки то колбасу, которую надо было резать («Куда ж ты пашешь так? Тоненько режь!»), то шпроты, которые надо было разложить на хлеб («Ты посчитай сначала, нас восемь, нам с тобой по одному, ребятам по парочке, четырнадцать бутербродов, хлеб порежь вдоль, длинненько, шпроты клади одинаково. И петрушку»).

Марина считала шпротины и никак не могла сосчитать, сколько их в двух банках. Разделить на восемь… Ой, нет, на четырнадцать! Она не сможет есть, она даже смотреть на еду не может. И в глазах муть какая-то… Она устала, ей бы сесть, а лучше лечь, У Лёшки в рюкзаке спортивный коврик, на нём на снегу можно лежать… Но как тут ляжешь, когда в группе шестеро мужчин, а женщин всего двое, она и Надя.

Эта Надя её загоняла: делай то, делай это… Тебе надо, ты и делай, а мы отдохнуть сюда приехали, у костра посидеть, на огонь посмотреть. Свои мысли Марина не озвучивала: понимала, что Надя права. Но могла бы её не подгонять, и не смотреть так, будто Марина виновата, что устала до тошноты. Это ж надо так кататься… У них что, разряды у всех, как у Димки?

Она не собирается здесь умирать. Разложит эти чёртовы шпроты и сядет к костру.

Надя ничего не сказала, промолчала. Ничего себе праздничек, раньше бы они в момент стол накрыли, с Галей, Натальей, Лерой и двойняшками. А сейчас она одна, Марина не в счёт, она не наша, никогда не станет «нашей». Ушла к костру, сидит, хихикает. Весело ей.