Искатель. 1964. Выпуск №2

Загудел встречный пароходик и проплыл мимо, шипя и хлюпая. Отдаленным эхом отозвались травы. Трубили невидимые слоны, ревели гиппопотамы, плакали чибисы. Тропический закат разметался вполнеба. В голубовато-зеленом воздухе нервным подрагивающим полетом кружились летучие мыши.

— Да… красиво… — протянул Пирсон. — «Страна фантастических происшествий и удивительных существ, расположенная вдоль берегов большой сказочной реки…» Это Бенат Берг. Вы читали Берга?

— Нет.

— Блестящий исследователь и чуткий художник. Африка поразила его и властно привязала к себе. Здесь, словно мыши в осоке, бродят в зарослях тростников тысячные стада слонов.

Пирсон бросил сигару за борт. Окурок зашипел и, затянутый под днище, исчез в красной как кровь воде.

— Интересно, — пробормотал Пирсон, уходя в свою каюту, — что имел в виду Берг, говоря об «удивительных существах»?..

* * *

…Аледжира — большая нилотская деревня. Подобно гнездам опят, спрятались в тени широких банановых листьев маленькие островерхие домики. Единственная улица делит деревню на неравные части. Много пустырей, заросших колючками и пыльными папоротниками. Еще больше плотных муравьиных куч, достигающих порой высоты двухэтажного дома.

Меня поселили в светлом финском домике, волею судьбы попавшем в этот сказочный край. В комнатах сохранился едва уловимый запах сосны. Он напомнил мне Ленинград, заснеженную станцию Васкелово, где мы с братом однажды встречали Новый год. Кажется, стоит выйти на порог, как вьюга хлестнет по щекам зарядом соли и в ноздри ударит густой смолистый аромат колючей хвойной лапы. Но выйдя на крыльцо, можно увидеть лишь муравейник, у которого по вечерам собираются местные старики. Из окна маленькой кухоньки открывается вид на сушильню хлопка, возле которой нашел последний приют старенький колесный трактор. Худые нилотские мальчишки играют здесь в неведомые мне игры. Когда полуденное солнце накалит буквально добела прохудившийся радиатор, они жарят на нем зерна арахиса. Утром меня будят глухие удары и противный, тянущий за душу скрип. Это полуголые темные женщины приступили к ежедневной процедуре размалывания проса и зерен. Они мелют на валунах, как тысячи лет назад это делали, вероятно, их предки. Зато рядом в дырявой тени пизанга благоденствует парень в новых холщовых штанах и красной феске. Он жует бетель, сплевывая время от времени суриковую слюну, и почитывает газету. Это Махди. Он работает мастером на маленькой маслобойне.

— Ну и что нового в газетах, Махди?

— Это старая газета, сэр. Свежая почта будет только послезавтра. Я уже прочел. Хотите почитать, сэр?

— Нет. Спасибо. Я не знаю языка.

— У меня есть газеты и на английском языке.

— Благодарю, Махди. У меня есть транзистор. До свидания, Махди.

— До свидания, сэр.

Я вышел на улицу и спустился вниз узкими, утоптанными до металлического отблеска тропинками. Жители здесь никогда не ходят рядом, а только гуськом, поэтому тропинки напоминают сточные желоба. Маленькая керосиновая лавочка, фруктовая лавка, сарай, в котором сушатся табачные листья, сарай, в котором учатся дети, кузница и снова фруктовая лавка.

Аледжира кончается на желтом берегу широкого вади,[1] на дне которого еще течет едва заметный мутный, подернутый грязной пленкой ручеек. На другом берегу раскинулась обширная горная долина. В знойном мареве едва удается различить серо-сизые вершины далеких хребтов.

Меня догнал стройный красивый мальчик с добрым и милым личиком. Он что-то кричал мне, показывая назад. Я понял только два слова: господин и Пирсон. Но и этого, кажется, вполне достаточно. Я угостил посланца мятными леденцами и возвратился.

Мы не виделись с Пирсоном две недели. Пока я изучал всевозможные структурные карты и профильные разрезы, он был занят какими-то своими делами в Джелу. Пирсон, ожидая меня, стоял возле своего запыленного «виллиса». Пробковый шлем и шорты придавали ему еще большее сходство со Стэнли. Мне было приятно видеть его, да и он, как мне показалось, обрадовался нашей встрече. Мы крепко пожали друг другу руки. Я пригласил его в дом.

— Ну, вы, я вижу, уже совсем здесь обосновались, — улыбнулся Пирсон, показывая рукой на вбитые в стену многочисленные гвозди, на которых были развешаны бинокль, фотоаппараты, оружие, планшет и прочее снаряжение бродячего человека.

Я пододвинул ему табурет.

— Белый человек, — сказал он, усаживаясь, — всюду должен устраиваться прочно, как будто бы он пришел навсегда. Он должен казаться неизбежным, как судьба.

— Боюсь, что времена Киплинга безвозвратно миновали.

— Да, конечно. Это я так, шучу, Но от одной ошибки мне бы хотелось вас серьезно предостеречь. Вам, русским, свойственно эдакое панибратское отношение к туземцам. Не качайте головой, дайте мне высказаться. Поверьте мне, господин Молодковский… Кстати, как у вас принято обращаться друг к другу?

— Меня зовут Андрей. Андрей Валентинович.