— Я ж говорил, что, по моему разумению, Кирьяныч сидит на большом крючке у этого начальника. Он говорил, что этот начальник, сволочь, держит его за самое горло. Поверьте, мне самому все это не нравится. Но я вынужден был согласиться с предложением Сукачева, так как мне не хочется вновь идти на зону. Я там недолго протяну: в лагерях я заработал туберкулез легких и язву желудка.
— Но при чем здесь ты? И почему при отказе пойти на эту подлость ты можешь оказаться на зоне?
— Потому, что я тоже на крючке. У Сукачева. Я попался на квартирной краже. Вот Кирьяныч и подвесил меня. Я ведь форточник. Профессионал. А не какой-нибудь шантажист.
— Форточник?! Подожди-подожди, так не ты ли Сема-Уж?
— Я самый, — горделиво осклабился Сема.
— Наслышан, — с деланым уважением произнес Григорий. — Кто же не слышал в Москве о Семе-Уже, непревзойденном квартирном воре-форточнике! Говорят, ты можешь бесшумно пролезть в любую форточку, словно уж. И отмычками владеешь, как фокусник. Теперь я понимаю, почему именно тебя решили использовать против меня. Тебе ведь легко спрятаться. Это не о тебе ли ходит легенда, что воришка, когда в квартиру неожиданно вернулись хозяева, якобы сумел спрятаться в корпусе маятниковых часов, стоявших в прихожей, а когда хозяева прошли в комнату, незаметно улизнуть?
— Моя работа. — самодовольно улыбнулся Сема, показывая ряд гнилых зубов. — Я могу.
— А где ты у меня прятался? Не под ванной ли?
— Там, где ж еще! — продолжал улыбаться Сема-Уж.
— Да, мудро придумано, — озабоченно качнул головой Григорий, — под ванной только такой малыш и может поместиться: и не видно, и не догадаешься. Так сколько ходок у тебя к хозяину?
— Шесть, — сразу сник Сема.
— И не хочешь загреметь на нары в седьмой раз? Обвинить тебя можно в попытке кражи из моей квартиры. Судить будут как рецидивиста.
— Я это знаю, — совсем упал духом Сема.
— Да, я могу обеспечить тебе путевку в места суровые и строгие, годочков этак на десять. Говорю это тебе как следователь прокуратуры.
— Следователь прокуратуры?! — ахнул Сема и схватился за лову. — Вот это влип, как последний фрайер.
— Ладно, эмоции в сторону, — в голосе Григория появился металл. — Поработаешь теперь на меня, на справедливое дело. Тогда, может быть, и не попадешь на зону.
— И вы меня не сдадите в уголовку? — просиял Сема. — Я все для вас сделаю. Клянусь. Век воли не видать!
— Все будет зависеть от твоего поведения. А теперь слушай меня внимательно. Немного погодя, после того как напишешь объяснительную, позвонишь из моей квартиры Сукачеву. Он говорил тебе номер своего домашнего телефона?
— Говорил. Просил запомнить: двести двадцать шесть — шестьдесят шесть — девяносто девять.
— Отлично. Так вот, доложишь, что клиента, то есть меня, ты довел своими черными квадратами до истерики, что я бился головой о стену и твердил вслух, что сегодня же с рассветом отправлюсь к психиатру и все расскажу, попрошусь на лечение. Затем, мол, клиент уснул мертвецким сном прямо на полу в коридоре. И ты на некоторое время уснул под ванной. А когда проснулся, увидел, что клиент повесился. На брючном ремне, пристегнув его к трубе отопления в ванной комнате. Он якобы и сейчас там висит. Для правдоподобности добавишь, что язык у него вывалился, длинный и синий. Спросишь, что же делать дальше? Можно предположить, что он обзовет тебя кретином и прикажет немедленно смываться отсюда. И еще, полагаю, он скажет тебе, не откладывая, прийти в определенное место, где он тебя встретит и переговорит о том, как вам вести себя дальше. Здесь и кроется для тебя смертельная опасность. Сукачев постарается ликвидировать тебя как единственного и очень опасного для него свидетеля.
— Вы хотите сказать, что он пришьет меня?
— Не исключено, что у него возникнет такое желание. Пораскинь своим умом. Зачем ему оставлять тебя живым и вечно дрожать, что ты где-нибудь расколешься и выдашь его? И его арестуют за доведение человека, то есть меня, до самоубийства. Так что перспектива у него не сладкая.
— Что же делать?
— Не ходить на встречу с ним. Надо сделать так, чтобы он сам пришел ко мне в квартиру.
— Но он не пойдет. Зачем ему?
— Верно, просто так не пойдет. Тем более что здесь по его вине повесился человек.
— Что же ему сказать?
Григорий в задумчивости потер подбородок и предложил:
— Надо подкинуть ему такую информацию, перед которой он не устоит. Мне кажется, что этот капитан давно продал свою совесть: Вот мы и устроим ему испытание на порядочность. Дадим шанс не попасть в ловушку. Если у него осталось хоть немного совести, то он не попадет в нее. Скажешь ему следующее. Я, мол, Павел Кирьяныч, посмотрел тут по привычке и нашел в диване завернутые в тряпицу слитки золота. Десять штук. Удивительно, где это псих раздобыл их?! Не иначе у какого-нибудь нового русского конфисковал или кого сам ограбил. Что делать с золотом? Он может спросить: «А какой вес одного слитка?» Ответишь, что пять килограммов. На слитке, мол, написано — пять тысяч граммов и выдавлен двуглавый российский орел. Он должен поверить и вскоре заявится сюда.
— А если не поверит?