До меня у Ильи Лотарева была нянька-робот, которую он, окончив девятый класс общеобразовательной школы, изгнал. В обосновании, направленном в универсум, значилось лаконичное «надоела». Позже, когда мы сошлись накоротке, выяснилось, что под «надоела» скрывалась просто излишняя заботливость, присутствующая в программе нянек. Попечение увеличивалось сочувствием, тоже запрограммированным, к таким, как Илья, инкубаторским детям, лишённым естественного родительского внимания. В переходный период они донимают роботов «проклятыми вопросами»: «Я вырашен в искусственной яйцеклетке или меня мама родила, а потом оставила?», «Если у меня папы не было, то откуда фамилия взялась?» Да какая разница? Главное — вы есть! Сегодня в наше, вернее ваше, время тотальной свободы выбора, где созрел эмбрион, в женском ли животе, в пробирке, подписал мужчина баночку со спермой, не подписал, — по барабану. Берёт семья ребёночка на воспитание — её проблема, не берёт — наша забота, всё устроим, чтобы золотому ребёночку было максимально удобно, комфортно, безопасно и ещё сто тысяч раз прекрасно. Нет, неймётся им, одно слово — живые. Вступив в пору маеты, то есть неконтролируемых желаний и неосознанных переживаний, Илья выгнал няньку, а полдесятого следующего утра, 19 июля в понедельник, я стоял возле его комнаты в школьном кампусе и тупо давил пальцем на кнопку звонка. Минута, три, пять… Хорошо, у нас пальцы не немеют.
— Хай, бро. Тебе чего? — заспанный Иван до того как стать царевичем, высокий для своих лет, босоногий, лаптя здоровая, сорок пятый поди, потёртые голубоватые шорты из обрезанных джинсов, торс качка, голос юношеский на изломе, перегарный запашок. Пивком, видно, вчера пробавлялся.
— Разрешите представиться. Я ваш новый… э-э-э… типа Дживс. Декарт.
Какой угодно реакции ожидал, только не такой. Сначала улыбка — думал, вежливости, за ней хохот, да такой заливистый, смачный, с открытым ртом, запрокинутой головой, до слёз.
— Извини, кибер, — размазав слёзы ладонями, визави упёрся в меня голубыми влажными глазами. — Вот объясни, почему у вас не хватает мозгов подбирать имя под соответствующую внешность? Или внешность под имя? Тебя, типа Дживса, полагалось бы Кришной назвать. Или Рамой.
Мгновенная обработка: знает английскую литературу, отзвук на слугу-пройдоху Дживса и хозяина-недотёпу Вустера, знаком с индийской мифологией, высокий IQ, чувство юмора, бинго! Меня вместо запрограммированной обиды на грубость дерзкого мальчишки пробивает ржач: Декарт в курте! Босой, смуглый, черноволосый индус в белоснежных шароварах и такого же цвета длинной рубахе-курте напротив босого, расхристанного, белобрысого европеоида, к тому же ровесника. Отсмеявшись по второму кругу, мы стукнулись правыми пятернями, затем кулаками, затем крест-накрест плечами и поняли, что дело пойдёт.
Как и в паре известных литературных аналогов, наши отношения основывались на фундаменте паритетности и складывались вполне мирно. То есть подопечный человек не бил своего робота, не плевал в его коричневую рожу, даже не орал на него. Ну, может, раз пять-шесть было, не больше. Робот в свою очередь клал себя на алтарь служения существу, обладающему сознанием. Другое дело — прикипел. Чувство, доселе неведомое, выходящее за рамки, хотя до Илюши у меня было одиннадцать хозяев. Бездна лет и огромный жизненный опыт! И ни на одного из этих одиннадцати я не обижался, не злился, не радовался их успехам, не переживал из-за неудач. Можно было бы сказать — не любил, если бы мне удалось наделить ясным смыслом это многозначное слово. Но мне не удалось. Как и всем нам, как до сих пор и самим людям, иначе мы бы давным-давно с этой словоформой сладили, там-сям в их головах подкорректировали, а что не поддаётся коррекции — стёрли. В этой связи вынужден констатировать: к Илье Ивановичу Лотареву по прозвищу Лот я испытал незнакомое ранее чувство, подразумевая под чувством отклонение от запрограммированных механических реакций на спонтанные человеческие проявления.