Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма

Вот была точка зрения, в которой я имел ужас убедиться во время этой поездки. Стыда же то как раз не должно было быть, ибо добрая половина Перекопских укреплений не могла быть сооружена вследствие недостатка технических материалов. Доставка же этих материалов тормозилась зачастую именно теми, пред кем краснели и смущались больше всего. Такова была уродливая действительность. Европа была той фатальной княгиней Марьей Алексеевной, в глазах которой, пуще собственной смерти, боялись потерять атом престижа. И этот престижный idée-fixe — да будет позволено так выразиться — был вторым, после «осважного», микробом, успевшим сесть на корабли в Новороссийске и попавшим в Крым. Быть может, будущий историк признает его за продукт болезненного самолюбия у тех, кто не мог мыслить России иначе, как великодержавной и благоустроенной даже на малом клочке ее территории, но, увы, это не ослабляет его вредоносности.

Представители шести государств Европы и Америки, побывавшие в первых числах сентября на фронте армии, с любопытством смотрели на солдат и офицеров этой армии, с еще большим, кажется, любопытством созерцали «умыкание кубанцами крестьянской девушки», но громадной трагедии, переживавшейся этой армией, они — можно сказать с уверенностью — не чувствовали, ибо о ней старались им говорить меньше всего. Но рядовые боевые офицеры говорили о ней много.

Выше, описывая парад, я упоминал о беседе, которую довелось мне иметь после этого парада с капитаном К., одним из старейших корниловцев, и которую, по цензурным условиям, нельзя было воспроизвести в крымской печати. Сейчас можно к этому добавить, что капитан К. занимал должность заведующего политической частью штаба дивизии и, касаясь всего пережитого дивизией, говорил мне: «Самое ужасное это то, что нигде даже не имеют понятия о тех горах трупов, которые нам приходится укладывать при любой атаке каких-нибудь двух рядов проволоки. Мы не можем себе позволить роскоши уничтожить проволоку огнем артиллерии. Надо экономить снаряды. Атаки под Каховкой стоили нам страшных жертв и произвели самое тягостное впечатление на людей. Больно уже чувствовалось, как мало стала цениться человеческая жизнь, как легко стали расходовать ее за счет экономии недостающих технических средств… И никто об этом не знает… Никто не догадывается…»

Таков был, в двух словах, общий смысл слов старого боевого офицера. Как умел, я изложил их эзоповым языком в цитированной выше статье. Их остается дополнить еще одним тяжелым предположением, которое я беру на себя смелость высказать. Мне кажется почему-то, что трагические обстоятельства, отмеченные выше, не были в большей своей части известны даже тем немногим безукоризненно честным заморским гостям, которые заглядывали изредка в Крым. Да простят они дерзкое сравнение, но мне всегда отчего-то казалось, что в Севастополе, едва вступали они на берег, надевали им, как ненадежным горячим коням, этакие плотные, хорошие наглазники. Чтобы не волновались, не пугались и «по бокам» понапрасно не смотрели.

И они не пугались, как не испугался нисколько, побывав на фронте, м-р Шарль Ривэ — редактор «Temps», так мило в свое время воспевший, правда не фронт, но тесные севастопольские домики, где расположились… канцелярии ведомств г-на Бернацкого и г-на Кривошеина («Temps» — 14 октября 1920 года). Тесные!.. Бедняжки, мучаются, страдают… «Рабочий стол чиновника находится рядом с походной кроватью, на которой чемодан заменяет подушку…» Это ли, действительно, не самое важное и самое трогательное из всей Крымской эпопеи?.. И напечатано почти накануне катастрофы.

Я позволю себе закончить эту главу цитатой из моей статьи. Сцена возле автомобилей пред самым отъездом иностранных представителей после описанного выше парада Корниловской дивизии… «Кто-то выразил опасение, не произведет ли дурного впечатления на иностранных военных атташе внешний вид некоторых частей, где люди изрядно поизносились. Надо было слышать ту горячую отповедь, которая последовала в ответ… Старый боевой корниловец, сверкая глазами, почти кричал своему сомневающемуся соратнику:

— А хотя бы и так… Хотя бы и так, поручик!.. Имея всего вдосталь не фокус драться… А ты вот подерись три года, когда тебе по капле, из милости, отпускают все до поганой подметки включительно… Когда лезешь на рожон с голыми руками. Когда… Эй! — Говоривший махнул рукой. — Пусть обмозгуют, что могли бы мы сделать, будь у нас все, что требуется. Пусть смотрят на все наши дыры, на все отрепья, на все заплаты. Не нам краснеть, не нам стыдиться…»

Эпиграфом к этой «рискованной» статье взято не менее дерзкое пушкинское:

И нашей кровью искупилиЕвропы вольность, честь и мир…