Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма

Благо родины, орлы корниловцы, это то, за что лучшие сыны ее три года уже орошают своею кровью ее поля. Это то, что заставляет вас пренебрегать холодом, голодом. Это то, ради чего вы несетесь чрез тучи пуль к победе, не считая врага.

Я вручаю вам это знамя храбрейших, на котором изображен орел, расправивший свои могучие крылья, — ваш прообраз, корниловцы. На этом знамени георгиевские ленты и георгиевский крест, украшающие груди русских храбрецов. Достойнейшая награда попадает вам, орлы корниловцы, и я знаю, что вы вполне достойны ее.

Орлы! Одним криком, криком русского солдата могучее корниловское `Ура!` нашей страдалице, матери России!“

Раздается громовое „Ура!“. Главнокомандующий вручает знамя коленопреклоненному командиру полка, целующему край знамени и произносящему с поднятой рукой слова клятвы. Командир передает знамя коленопреклоненному знаменщику, приближаются офицеры-ассистенты, подходит легендарная офицерская полурота. Последняя берет развернутое знамя на плечо и обносит под музыку по фронту всей дивизии, пока не возвращается на свое место — на крайнем правом фланге. Еще минута, и начинается церемониальный марш. Без конца стройными рядами проходит пехота, проходят люди, идущие в атаку под бешеным пулеметным огнем, „по традиции“ с винтовкой на ремне, с папиросой в зубах, мчится на рысях кавалерия, грохочут батареи в конской запряжке и на мулах…

Диву даешься. Не знаешь, сон это или наяву. Марсово поле или плац немецкой колонии… Ведь вчера еще эти люди сидели в окопах, носились лавой на врага, ведь им не до репетиций парадов, не до подготовок эффектов… А между тем это — старые русские полки!.. Да, это была старая русская гвардия, если бы… если бы не эта пестрота мундиров… Вот один прошел в розовой ситцевой рубахе с полотняными погонами, другой в голубой, вот правофланговый без обмоток — серые английские чулки снаружи облегают концы брюк…

На мгновение делается больно, обидно. Но стыда, о, стыда нет. Пусть! Пусть весь мир знает, в каких условиях дерется русский солдат. Пусть щелкают затворы камер! Пусть! Взглядываю на иностранцев. На лицах напряженное внимание и… кажется, изумление. Адмирал Мак-кэли и майор Такахаси возятся с аппаратами.

— Смотри, смотри, Европа! Смотри, Англия… — раздается ясно за моей спиной. Говорит старый раненый корниловец, кажется капитан, не участвующий в параде. Глаза устремлены на элегантных людей в иностранных мундирах. Бог их знает, что хотели сказать эти глаза.

Но сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминается почему-то разговор, который пришлось иметь часа два спустя, в Н. — в штабе дивизии с одним из старейших корниловцев капитаном К. Вспоминая этот разговор, который целиком по многим причинам не поместишь в печати, трудно удержаться, чтобы не сказать и в свою очередь:

— Смотри, Европа — эти люди еще вчера, спасая мир от страшной заразы, рвали голыми руками по пяти рядов Каховских проволочных заграждений, да — голыми, потому что ты до сих пор не удосужилась прислать им пары старых, завалявшихся со времен Марны ножниц.

— Смотри, Англия, — эти люди цвет интеллигенции, оплот нации гибли под убийственной шрапнелью на проклятой проволоке, разметывая ее прикладами и штыками, ради экономии когда-то присланных тобой снарядов…

— Смотри, Европа, эти люди не могут допустить мысли, что ты бросишь их спокойно умирать в ледяных окопах, не шевельнув пальцем ради помощи им…

— Смотрите все, кому надо смотреть. Вышедшие сейчас из окопов, чтобы пройти мимо вас, проходили с глазами, полными веры и надежды в ваше благородство, в ваш разум, в вашу честь» («Северный Вестник» № 4).

Увы! Сегодня, когда не приходится уже думать о цензурных вымарках, должно сказать прямо, что представители иностранных государств в Крыму не сумели вовремя ни посмотреть, ни оценить, ни понять всей остроты создававшейся обстановки. И что хуже, что, быть может, ужаснее всего, это то, что едва ли справедливо будет винить в этом иностранцев. Тех севастопольских «аккредитованных» иностранцев, пред которыми только и делали, что расшаркивались и говорили приятные вещи. В ответ удостаивались комплиментов, на которые в свою очередь отвечали новыми сахарными любезностями. Крымская кукушка хвалила Гальского петуха, петух не скупился на похвалы кукушке. Временами эти приторные комплименты вызывали у людей дела чувства самого острого раздражения. Так бывало в минуты, когда от самой пустяковой, в сущности, поддержки Запада зависел весь исход борьбы, а эта поддержка тормозилась по совершенно непонятным причинам.