Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма

В Симферополе. От всех частей дивизии были высланы в Симферополь команды для эвакуации своих раненых и больных. На вокзале — поезд генерала Кутепова. Расклеен приказ генерала Врангеля и сообщение правительства; в последнем говорилось: «Совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи в пути, так и в дальнейшем. Все заставляет Правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага, остаться в Крыму».

В городе похозяйничали чернь и отпущенные из тюрем заключенные, пока не были разогнаны. Госпиталь, в котором лежало большинство марковцев, оказался пустым. Спала тяжелая забота с посланных за ними. Теперь оставалось ждать прохода своих частей. Но в штабе сказали, части направлены прямо в Севастополь. Кто знал о находящейся еще в городе группе артиллеристов, присоединился к ней, а кто не знал, пришлось действовать самостоятельно, так как поезд штаба был уже переполнен. Сказано — к утру 31 октября город оставляется.

Лошади, на которых приехали в Симферополь, загнаны. Идти пешком или искать лошадей? В городе их не найти, но можно достать в прилегающих к городу деревнях, предложив за каждую лошадь своих две. Конечно, такое предприятие сопряжено с риском попасть в руки людей, уже перешедших на сторону красных, которые являются полными хозяевами на окраинах города. Но капитан Стаценко решил рискнуть. И вот что он записал в свой дневник:

«Думая пройти в Татарскую слободку в самом конце Конторской улицы, я со своими двумя солдатами был вдруг остановлен окриком:

— Стой! Ни с места. Кто идет? — и послышался лязг затвора винтовки. Спокойным голосом я ответил:

— Свои. А вы кто такие?

— Части революционного гарнизона, — был ответ.

Из темноты к нам подошло человек шесть, вооруженных винтовками, без погон, но по виду офицеров.

— Если вы решили остаться и присоединиться к нам, мы вас пропустим. В противном случае вам придется повернуть обратно, — сказал один из них. Заметив на мне марковские погоны, он добавил: — Во главе военно-революционного комитета стоит ваш бывший марковец, полковник Бржезицкий.

Услышав это, я не мог не рассмеяться и сказал:

— Вот только когда полковник Бржезицкий открыл свое лицо. Желания у меня пока что оставаться нет, в особенности с полковником Бржезицким, а все же прошу вас передать ему привет от капитана Стаценко^{132}

. Он меня хорошо знает.

Нас всячески стали уговаривать остаться, говоря, что штабы наши давно уже на пароходах, а нам пароходов не приготовлено; что среди моряков забастовка, и потому все равно ни один пароход в море не выйдет, а если который и выйдет, то будет потоплен подводной лодкой — их целый отряд выйдет из Одессы; красное командование объявило по радио амнистию всем белым, которые останутся в городах и селах, исключая портовые города.

— Уверены ли вы, что это правда? — задал я им вопрос.

— Да, мы уверены и поэтому решили остаться.

— Ну что же? Оставайтесь, а мы попытаемся все же уехать.

На прощание нам дали несколько экземпляров воззвания военно-революционного комитета за подписью полковника Бржезицкого. Это воззвание позднее, уже за рубежом Родины, я вручил генералу Кутепову, который, оказалось, был уже знаком с ним, но сказал: „Вижу, как я был не прав“. Лошадей достать не удалось».

Всю ночь и утром 31 октября вблизи Симферополя проходили группы, направляясь в Севастополь. Часов в 8 утра из города вышел отряд, чуть ли не в 200 марковцев, собравшийся с командиром Марковской артбригады, генералом Машиным^{133}. Уходили из города, проходили около него без всякого давления и препятствий с чьей бы то ни было стороны.

* * *

Всем нужно было решить: покинуть Родину или остаться, еще не сделав первый шаг к портам. Когда он сделан, перестают влиять рассудок и чувства. Дальше ведут или принятое твердое решение, или некая стихия, стадный инстинкт. И вот:

— Мы боимся неизвестности и боимся, что никогда не увидим своих семей, — говорили одни.

— Дело проиграно теперь окончательно. Продолжать борьбу не придется, а жить за границей не хочу, — говорили другие.

— Я остаюсь. Хотите, верьте, хотите, не верьте, но я не изменник тому, чему служил, — говорили третьи.

Тянуло забежать попрощаться с добрыми знакомыми, которые радушно принимали у себя. В одном доме неожиданная встреча с ранеными соратниками, оставившими госпиталь, но уже со снятыми погонами.

— Как? Вы остаетесь?

— Остаемся, — смущенно и в то же время твердо отвечали те. Дальше говорить на эту тему нечего. Но они задали несколько вопросов о последних боях дивизии, о ряде лиц, их судьбе.

— Ну, надо уходить. Спешим в Севастополь. Будьте здоровы. Будьте живы.

И… оставшиеся ничего не ответили на последнее приветствие, но смущенно и с надрывом быстро бросали фразы:

— Мы честно воевали… Верили… Ну а теперь что?

— Прощай, Семенюшкин. Прощай, Раков, Хомяков…