Искры

У мастера Фаноса в деревне было, по-видимому, много знакомых. Со всех сторон посыпались предложения. Он повел нас к одному крестьянину, который нуждался в медицинской помощи: у него, как заявил маляр, была в доме тяжело больная.

Дом, куда нас привели, стоял почти на берегу моря; обилие морского воздуха и примыкавший к дому густой тенистый сад делали его весьма удобным помещением в летние дни. Обширный четырехугольный двор был обнесен каменной стеной, вышиной в полтора локтя, настолько низкой, что с улицы нетрудно было перепрыгнуть. Хозяин дома, по-видимому, не боялся ночных грабителей. В стороне, на четырех столбах — открытый навес, называемый «чардах»; под ним валялись старые и новые доски, куски неотесанных бревен и разный строительный материал. На первый взгляд весь дом оставлял впечатление мастерской плотника. За навесом открывалась дверь в маленькую избушку, откуда доносились звуки строгаемого дерева; там работал седовласый заезжий плотник, которого наняли для работы и временно поселили в избушке.

Кругом — ни души; лишь несколько вернувшихся с берега гусей искали убежища от палящих лучей солнца; один из них направился под тень и с гоготом созывал туда своих подруг.

В ожидании прихода хозяина мы разгуливали по двору.

Наконец, появился и хозяин, рослый, плечистый, с крепкими мускулами, с пронизывающим, словно стрелы, взглядом. На нем была рубаха из белого полотна и расшитый голубыми и красными нитками головной убор — «арахчи». Из-под украшенного узорным шитьем ворота рубахи выпукло выставлялась обросшая волосами могучая грудь. Подпоясан он был шелковым кушаком, с которого свисал большой нож. Голубые шальвары, вверху широкие и постепенно суживающиеся книзу, доходили до колен; голени были обнажены, ноги босы; рукава засучены до локтей. По всему было видно, что он пришел с моря. Этот, достойный резца талантливого скульптора, молодец был лодочником и имел на пристани собственную лодку.

Не обратив на нас особого внимания, он подошел к мастеру Фаносу и заговорил с ним. Европейцы, видно, были ему не в диковинку. Затем он подошел к нам и, не поздоровавшись, спросил:

— Чего вы здесь стоите?

Его невежливое до грубости обращение оскорбило меня; Аслан не сказал ни слова.

Вместо нас ответил мастер Фанос:

— Чудак человек! А куда нам идти? Целый час дожидаемся, не видать ни хозяина, ни хозяйки!

— Ну, скажем, они люди чужие! Но ты-то свой человек! Почему не проводил их? Идемте, — обратился он к нам.

Мы поднялись на открытый с одной стороны балкон (эйван), выходивший в сад. С балкона вела дверь во внутренние комнаты. Здесь летом жила вся семья.

— Цовинар, где ты? — крикнул хозяин.

Дверь отворилась, и вошла хорошенькая девочка лет четырнадцати. Из-под головного убора, сплошь усеянного золотыми и серебряными монетами, спускались на плечи распущенные волосы, до половины закрывавшие ее смуглое личико. Девочка оказалась гораздо вежливей отца; отвесив издали поклон гостям, она остановилась в ожидании приказаний отца.

— Принеси коврик, пусть гости присядут, — распорядился отец.

Девочка быстро сбегала за водой, ловким движением расплескала на глиняном полу, разостлала широкую камышовую рогожу, а сверху постлала несколько цветных ковриков.

— Для господина, — сказал отец, указав на Аслана, — принеси миндар[62], он — франг, привык сидеть на мягком, а мы — люди простые, можем и на голом полу.

Девочка опять выбежала, принесла миндар и разостлала в почетном углу.

Аслан уселся.

— А ты чего торчишь, словно аршин проглотил? Садись! — обратился хозяин ко мне и, схватив своей тяжелой, словно из железа выкованной рукой, приплюснул меня к полу. Я не знал, как отнестись к подобной грубой любезности.

Девочка, закрыв руками лицо, со смехом выбежала в другую комнату. Это еще больше взбесило меня… Я принялся про себя бранить мастера Фаноса… Неужели во всей деревне не нашлось более приличного дома?

Я посмотрел на Аслана: на лице ни признака недовольства.

— Цовинар! — крикнул вновь хозяин, — приготовьте им чего-нибудь поесть, должно быть, проголодались в пути.

Он не говорил — гремел!

— Сперва следует дать корму лошадям, — возразил мастер.

— Коли тебе порядки известны, ступай и накорми сам: сено вон там, — указал он на стог. — Сам видишь, что слуг нет дома.

Мастер Фанос вышел дать корму лошадям.

— Престранный народ эти горожане! Привыкли, чтоб за них работали крестьяне, а самим сидеть, сложа руки, — заметил он Аслану.

Нашего гостеприимца звали Берзен-оглы, что означает в переводе — сын грека. По происхождению он был армянин; греком прозвали его за то, что долго жил в Греции и бродил по Балканскому полуострову. Я невольно вспомнил «сумасброда». Между добросердечным, правдолюбивым священником и грубым лодочником разница была лишь в том, что последний показался мне желчным и озлобленным. Возможно, что бродячая жизнь, неудачи и неведомые мне обстоятельства сделали его столь черствым и мрачным. Неужели человек, имеющий дело с морем, смеющимися волнами и лунными ночами, лелеемый сладкой мелодией морского ветерка, может быть таким желчным?