Искры

Несколько раз волны, с неимоверной силой устремляясь на лодку, готовы были унести нас, как перышко. Я инстинктивно схватился за жердь флага. Аслан рассмеялся.

— Не бойся, — сказал он, — остров близок!

— Усилия Берзен-оглы пропали даром, — вдруг перебил себя Аслан, и на его лице отразилось необычное для него волненье. — Бечева лопнула…

Что произошло после этого — я и по сию пору не могу ясно себе представить. Смутно помню лишь, что волны вновь разбушевались и я, словно во сне, почувствовал, что под ногами нет лодки, что я погрузился в воду. Волны бросали меня из стороны в сторону, я то опускался на дно, то всплывал на поверхность; какая-то невидимая сила поддерживала меня. Долго мы носились по водной стихии, но невидимая сила не отпускала меня.

И эта сила вынесла на берег меня полуживого, в бесчувственном состоянии. Это был не кто иной, как мой спаситель, мой друг Аслан! Когда я пришел в себя и раскрыл глаза, увидел подле себя монахов. Они воссылали хвалу творцу за наше спасение.

Глава 11.

ПУСТЫНЬ КТУЦ

Монахи привели нас в монастырь и предоставили нам самую удобную келью. Развели огонь. Мы обогрелись и стали сушить одежду у камина. Берзен-оглы остался на берегу, чтоб узнать о судьбе лодки. Аслан не сказал ему ничего, не запретил, как врач, идти в мокрой одежде к берегу моря, где буря продолжала свирепствовать, дул холодный, пронизывающий ветер. Да и едва ли Берзен-оглы послушался бы совета врача, когда погибала его любимица, его лодка!

Ветер проникал в комнату из отверстия камина, и маленькая келья была полна дыму… Я дрожал всем телом… Никогда огонь не был мне столь приятен, как сегодня.

Когда я порядочно обогрелся, первой моей заботой было узнать, при мне ли подаренный Цовик гребешок. К великой моей радости, я ощутил его за пазухой.

Аслан также направил свою руку за пазуху, но достал оттуда совершенно иную вещь, а именно рекомендательное письмо епархиального начальника, промокшее и измятое, и передал приставленному к нам монаху.

— Прошу отнести настоятелю монастыря бумагу его преосвященства; правда, буквы местами стерлись, но все же возможно понять, с какой целью я приехал в обитель.

При слове «епархиальный начальник» монах с особенным почтением взял бумагу, повернул ее несколько раз, попробовал прочесть и промолвил с видом человека, сделавшего открытие:

— Печать его преосвященства!

И тотчас вышел. Мы остались одни.

— Недурно было бы выпить чего-нибудь, чтоб отогреться… Хотя бы вина…

— А разве здесь водится вино?

— Вряд ли.

В это время вернулся монах и объявил, что отец игумен готов исполнить все наши желания. Аслан спросил про вино.

Монах смутился.

— Как будто немного вина и можно будет раздобыть, — промолвил он после долгого раздумья. — У отца настоятеля припрятано полбутылки для причастия.

Он подсел к нам и с особым сердечным сокрушением поведал о тех затруднениях, которые испытывают они, когда кончается вино для причастия… Но всегда на помощь отцу настоятелю приходит чудо. И рассказал нам один случай. Существует около Вана монастырь, прозываемый «Журавлиным». Как-то раз во время богослужения святой отец, служивший обедню, заметил, что вина в чаше нет. Не желая прерывать обедни, он обратился с мольбой к всевышнему, и вдруг, по божьему веленью, сквозь окно храма спустился с неба журавль с виноградной кистью в клюве и подлетел к алтарю; святой отец взял кисть, выжал ее в чашу. С той поры монастырь зовется «Журавлиным».

Мы, разумеется, отказались от вина, не желая ставить монахов в столь затруднительное положение: добывать вино с помощью птиц.

Впрочем, юный монах не это имел в виду, он хотел показать, что и он кое-что знает.

— У нас в обители, — добавил монах, — никаких напитков, кроме воды, не употребляют. Да и богомольцам запрещено приносить с собой вино.

Зазвонили к обедне.

По уставу всякий приезжий обязан выполнять монастырские правила, однако монах, в виду нашего злоключения, не потребовал от нас отправиться к обедне.

Он извинился и, уходя, обещал после литургии повести нас в трапезную.

Отведенная нам келья была, конечно, самой чистой и удобной во всем монастыре, но она скорее походила на темный курятник. На глиняном полу была постлана рогожа из болотных трав, а для особого почета сверху застлали куском старого ковра. Стены были из нетесаного камня: связующий их цемент с течением времени обветрился и вывалился, отчего образовались уродливой формы щели и впадины, служившие убежищем для насекомых и гадов.

Я страшился только скорпионов и змей.

Вместо них из расщелины выползла сероватая ящерица; она, видимо, привыкла к прежнему обитателю кельи и потому не избегала присутствия людей. Сделав несколько кругов по келье, она проползла между мной и Асланом, приподняла остроконечную головку и, убедившись, что это не ее любимец-монах, с недовольством уползла обратно в щель. По келье свободно бегали мыши. В монастыре не держали кошек, да и вообще никаких животных, даже кур, которые уничтожали бы насекомых.