Искры

— Значит, мы должны расстаться с тобою?

— Да, должны расстаться…

Голос его дрогнул.

В последние дни я до того привязался к нему, полюбил, до такой степени проникся уважением к нему, что сердце во мне упало, когда я узнал о разлуке. Я стал умолять его:

— Хоть одну ночь останься с нами!

— С удовольствием остался бы, но нельзя.

Потом он переменил разговор.

— Но и вы не останетесь здесь долго!

Аслан, молча наблюдавший излияния наших чувств, еще более огорчил меня, заявив:

— Мы должны оставить город через несколько часов.

— Ночью?

— Да, ночью!

Что случилось? Что за надобность так спешить? Они ничего об этом не сказали. Только на лице Аслана я заметил глубокую печаль. Очевидно его также угнетала мысль о разлуке с любимым другом.

Наступила тяжелая минута расставания. Джаллад подошел к Аслану, обнял его. Ни слова не сказали друг другу… Словно замерли в объятиях. Голова одного покоилась на плече другого. Молчали, но молчание было красноречивее слов.

Ах, как прекрасна, как возвышенна истинная дружба! Как много в ней величия души! Смотря на них, сердце мое наполнялось священной теплотой, чувства мои облагораживались…

Джаллад оставил Аслана и подошел ко мне. При расставании с Каро я не плакал, но когда дрожавшие от волненья руки Джаллада обвились вокруг моей шеи, я не мог удержать слез. Он также был взволнован; его кроткие, ангельские глаза были полны слез.

— Не печалься, Фархат, — сказал он мне, — ты имеешь прекрасного, доброго руководителя, который поставит тебя на верный путь!..

Почти те же слова я слышал от Каро в минуту расставанья. Что они означают?

Мы вышли провожать Джаллада. Дошли до лестницы. Здесь он остановил нас, еще и еще раз пожал нам руки и спустился вниз. В дверях он обернулся, кивнул головой и вышел на улицу. Мы долго неподвижно стояли над лестницей, устремив глаза на дверь, за которой скрылся благородный юноша!..

Вернувшись в комнату, мы не сказали друг другу ни слова, подавленные тяжелыми переживаниями. Аслан устало опустился на подстилку, а я сел возле свечи. По-видимому, Аслан пробродил целый день. Вскоре он задремал. Вокруг свечки легкокрылых жертв света стало еще больше: кругом валялось множество самоотверженных почитателей света!..

Глаза мои блуждали по комнате, будто искали следы пребывания здесь Джаллада. Вот его оружие; неужели он забыл взять с собою? А, может быть, ему не понадобится это орудие смерти? Он взял с собою только хурджин, в котором, как святыня, хранились листки пергамента, найденные им в Ахтамарском монастыре.

Со двора доносилось глухое ржанье его коня. Бедное животное! Очевидно, оно чувствовало, что не будет больше служить любимому господину!

Аслан открыл глаза и произнес:

— Если меня будут спрашивать, тотчас разбуди.

— Ты будешь спать?

— Нет, дремлю только.

Царила мертвая тишина. В трактире давно погасили огни, все спали глубоким сном. Лишь иногда с кровати доносились голоса асасов[144], которые перекликались с асасами других постоялых дворов.

Аслан вновь открыл глаза. Я не дал ему опять вздремнуть. Мною овладело неудержимое желание узнать, почему Джаллад так внезапно расстался с нами и что он будет делать в этом городе.

— Тебе известно, что он протестантский священник, — ответил он, подняв голову, — а в этом городе проживает много армян-протестантов.

— Это я знаю. Но ведь он им совершенно не сочувствует и, как я заметил, презирает их.

— Потому-то он и решил работать среди них, чтоб они не пребывали в заблуждении, исправились.

— В каком заблуждении?

— Они должны понять, что религия и свобода совести — одно, а нация — другое. Чтоб они признавали себя армянами и любили своих братьев-армян григорианского и католического вероисповедания.

— Разве не лучше, чтоб они вовсе не отделились от нас?

— Конечно, лучше. Но в результате некоторых печальных обстоятельств это разделение уже произошло и, поскольку это — совершившийся факт, необходимо мириться с ним. Что нам остается делать? Преследовать их? но это не приведет ни к чему хорошему. Надлежит действовать так: опять связать их с нами, если не религиозными, то национальными узами, которые более крепки и устойчивы.

— А возможно добиться этого?

— Почему нет?

Я отнял у него отдых и сон. Но предмет нашего разговора был настолько близок его сердцу, что он поднялся и сел на подстилку. Свет падал на него. При виде его печального, бледного лица я понял, что он переживает тяжелые душевные муки. Что случилось с ним сегодня?