Искры

Лошади были готовы. Вполне удовлетворенный расплатой по предъявленному счету, хаджи Исах почтительно шел впереди, держа в руке огарок свечи. Смешно было смотреть на этого полуголого старика, который был богатым владельцем, постоялого двора и в то же время жалким прислужником.

Простившись с ним, Аслан сказал:

— Я забыл спросить у вас, вы армянин?

— Нет, господин доктор, я протестант!..

Глава 29.

ТАРОН

Мы ехали всю ночь.

На рассвете пред нами открылась прекрасная Мушская долина — исторический Тарон. Сердце мое затрепетало от восторга. Сколько чудесных рассказов Аслана, сколько глубоких и горячих чувств моих связано с этими местами!

Пред нами раскинулась обширная долина, окаймленная высокими горами. Еще с древнейших времен долина эта являлась ареной величайших событий в жизни армянского народа.

Тарон!

Как дорого мне твое имя, как приятно оно моему слуху! Ты некогда был оплотом и щитом южных границ Армении, о твои твердыни разбивалась и рушилась ярость арабов и мощь Ассирии, не раз твои поля орошались кровью твоих сынов и твоих недругов!

Я взглянул на своего спутника Арпиара. Восторженный юноша, подобно мне, взирал глазами влюбленного на великолепную Мушскую равнину. Его большие голубые глаза, казалось, желали охватить разом все необъятное пространство. Он был еще совсем юн, быть может, недавно расстался со школьной скамьей. Его темнокаштановые волосы роскошными кудрями выбивались из-под сероватой шапки. Бледное, грустное лицо было несколько женственным. Он ехал молча. Казалось, он находился в каком-то самозабвении… Поводья повисли, плетка выпала из рук. Лишь изредка он машинально давал шпоры коню.

Бедный юноша, о чем он думал, что он переживал? Аслан обещал рассказать мне о нем. Я сгорал от нетерпения узнать, кто он.

Когда мы проезжали мимо деревни Ацик, он обратился ко мне со словами:

— Один из наших историков, Фавст[145]

, жителям этой деревни дал прозвище «карчазатк», что означает «сыны скорпионов». В древние времена жители Ацика отличались безнравственным образом жизни, особенно женщины. Наложница Пaпа, сына католикоса Усика, была из этой деревни. С тех пор минуло шестнадцать столетий, но жители Ацика и по сие время не изменили прежнего образа жизни. Тем не менее Ацик дорог сердцу каждого армянина, как родина Месропа Маштоца[146].

Выехав из деревни, мы увидели вдали двух всадников. Их провожала группа крестьян, очевидно, всадники провели ночь в этой деревне. Проводив некоторое расстояние, крестьяне подошли к одному из них, приложились к его руке и, получив благословенье, разошлись по домам. Несомненно, это было духовное лицо.

Мы ехали на некотором расстоянии от них. Но вот они замедлили ход, чтоб дать нам возможность догнать их.

Поравнявшись с ними, мы увидали европейца духовного звания. Ему можно было дать лет под сорок, но борода уже начинала серебриться. Лицо его мне очень понравилось, — веселое, смеющееся, словно говорило всем: «Я давно вам друг!» Голова его была покрыта черной мягкой шляпой с широкими полями, длинная, застегнутая до самых пят, одежда также была черного цвета. Другой, по-видимому, был его слуга или проводник.

При виде нас на лице священнослужителя отразилось смущение, но быстро исчезло. Аслан также переменился в лице. Что это могло значить? В далекой Азии, в Мушской долине, повстречались два европейца и вместо того, чтоб обрадоваться друг другу, и тот, и другой смутились, даже ужаснулись, словно увидели змею или скорпиона.

— Вы господин, вероятно, направляетесь в Муш? — спросил он на ломаном турецком языке.

— Да.

— Выходит, мы попутчики, Я еду в ту деревню, — и он указал вдаль.

Аслан заговорил по-французски. Я не понял ничего, но заметил, что спутник наш повеселел, стал смеяться и болтать. Очень скоро мы сблизились. Он остановил слугу, приказал достать из хурджина бутылку с коньяком, сперва отведал сам, затем предложил и нам. Слуга, знакомый с привычками хозяина, вынул из хурджина огурцы и предложил нам.

— Это освежает, — заявил он.

Арпиар за все время не проронил ни слова. Он внимательно осматривал нового спутника. По всему было заметно, что ему знаком язык, на котором велся разговор: частые подергивания его лица выражали глубокое презрение…