Искупление кровью

Третий парень в маске ждал их там. Марианну силой усадили на стул. Она не сопротивлялась. Ведь, в конце концов, в ее камере не нашли ничего особо компрометирующего. Один из двоих Рэмбо вкратце просветил третьего, который, по-видимому, был главарем шайки.

— Личный досмотр ничего не дал.

Начальник подошел к Марианне. Она встретила его взгляд.

Электрошок. Эти глаза она видела не впервые. Обрывки давнего кошмара.

Шприц и жгут упали на стол.

— Странно, что это нашли у тебя в камере, Гревиль! — бросил начальник.

Снова электрошок. Этот голос. Вышедший из того же кошмара. Но Марианна все еще не могла определиться. Только необъяснимым образом засосало под ложечкой. Тип подошел, заглянул ей прямо в глаза.

Потом резким движением сдернул маску.

Ангельское лицо, сатанинская краса. Марианна чуть не упала со стула, охваченная первобытным ужасом.

— Привет, Гревиль… Давненько мы с тобой не видались!..

Марианна съежилась. Сверкание молнии, поток воспоминаний. Удар бумерангом в середину лба.

Централ города Р. Год назад

Марианна в карцере с конца дня. После того, как надзирательницу увезли на «скорой». Франсуаза, так ее звали. У нее, увы, уже нет лица. И проломлен затылок. Может быть, она уже сейчас мертва. Марианна не сожалеет, что устроила бойню. Только руки болят. Ее будут судить? И что с того? На сколько-то лет больше или меньше, какая разница? Плохо только, что ее, скорее всего, переведут. Она никогда не увидит свою подружку Виржини. Такая жалость. Теперь, когда она вывела Франсуазу из игры и та уже не может пакостить, в этой тюрьме станет легче дышать! Она-то этим не воспользуется. Другие девчонки — да. Утешение, которое в дальнейшем поможет ей выстоять.

Уже поздно. Однако никто не принес ей поесть. Решили, наверное, оставить без пищи.

Ну и пусть валят ко всем чертям! Я обойдусь! Не нужна мне их поганая жрачка!

Она потягивается, встает. Закуривает. Они даже не додумались отобрать сигареты. Ее плечи касаются слепой влажной стены. Почти кромешная тьма, обволакивающая тишина. Только крысы бегают по коридору. От этого мурашки по спине.

Но вот послышались другие звуки. Надзирательница? Несколько их? Несомненно, тащат другую заключенную в карцер.

Надо бы спеть Интернационал в честь похорон Франсуазы!

Шаги замирают перед камерой. Ее камерой. Удивление. Мужской голос. Дверь открывается, сквозь решетку видны силуэты. Внезапно вспыхнувший свет вливает ей в глаза порцию яда. Их четверо. Двое мужиков, две бабы. Двое надзирателей из мужского блока, две вертухайки отсюда. Уставились на нее, как присяжные в суде. Зачем они пришли? Инстинкт никогда ее не подводит. Берегись, надрываясь, вопит у нее в голове: опасность! Смертельная!

С ней говорят, вернее, плюют в лицо словами, оскорблениями. Дрянь, низкая, презренная. Ее уничтожат, она никогда не выйдет из этого застенка. Марианна пытается объяснить им, что надзирательница была злая. А она всего лишь защищалась. И защищала других. Но ее никто не слушает. Ее хватают, она даже не пытается бороться. Получит несколько затрещин, только и всего.

Ее раздевают, лучший способ унизить.

И бьют. Так жестоко, что она теряет сознание после первого раунда. Приходит в себя в душе дисциплинарного блока, облитая холодной водой. И все начинается снова. Удары кулаками. Ногами. Дубинку в горло. Ее тащат в камеру, связывают, бросают на бетонное ложе. И уходят.

Одна, замерзшая, осаждаемая зверской болью.

Напротив, на растрескавшейся стене, выцарапана цитата. Это сделал какой-то узник, давным-давно. Или вертухай. Этой фразы ей никогда не забыть.

Об уровне цивилизации народа можно судить, только посетив его тюрьмы. Достоевский[6].

Свет оставили зажженным. Она закрывает глаза, надеется снова потерять сознание. Холод терзает ее до самой зари. Она едва может пошевелиться, кровь затекает в горло. Все тело полнится страданием.

Они появляются до наступления дня. Теперь лишь втроем. Три вертухая. Сейчас меня развяжут. Дадут чем прикрыться. Попить.

Они глядят на девушку, улыбаясь, довольные результатом. Один отстегивает дубинку. Так нельзя! Не станут же они лупцевать ее связанную, беззащитную! Спрятавшую коготки! Она даже не может прикрыться. Тем более сбежать. Пять минут жестокого урагана. Удары, ругань… Можно сколько угодно отыгрываться на ней: Марианна одна в этом мире. Никого снаружи не заботит ее судьба.

Она закрывает глаза, ее больше нет, ей мерещится, будто она тонет… Пробуждается: голова в воде. Захлебывается. Падает на пол. Ее попросту сунули головой в раковину. Ее поднимают, волокут обратно. И опять оставляют. Голую, связанную, на каменном ложе. В судорогах. Кости распухают, давят на плоть. Или наоборот. Все время свет. Даже при опущенных веках он врубается в мозг, множество булавок пронзает глазные яблоки, буравит нервы.