Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Поэтому было бы крайним сужением пределов взаимоотношения морфологических и синтаксических форм пытаться свести их всё к тому же многострадальному отношению формы и содержания. Может быть, более продуктивным было бы признать само отношение и «единство» этих «практических» форм «материей» чисто логических (внутренних) форм, как форм для слова конститутивных. Так можно было бы прийти к наглядной схеме, помещающей в центре живую синтаксическую (и стилистическую) данность слова, как данность конкретного «обстоятельства», составляющую первофеномен лингвистики, а по краям -один термин уводит нас, через логическое, к пределу предметного содержания (смысла), а другой, через морфологию, к пределу чувственно-материального (фонетического) воплощения эмпирического языка.

Как изучение простого отношения предполагает анализ его терминов, так изучение сложной системы отношений требует анализа не только всех терминов, входящих в систему, в их, так сказать, потенциальном заряде, но и во всех возможных, актуально в самой системе данных, взаимоотношениях между терминами, независимо от их конститутивного (для системы) или только производного (в ней) значения. Но сосредоточивая внимание на логических формах, как чистых и внутренних, по отношению к «практическим» внешним, с одной стороны, и вещно-предметным, оптическим, с другой стороны, мы можем воспользоваться материально-объективным запечатлением всей системы отношений, скажем, налево от центра (синтаксические формы), как знаком всей системы направо от того же центра, рассматривая всю систему в ее логической заключенности. Таким образом, в целях эвристики, мы все же упрощаем проблему, сознавая, однако, необходимость, по мере надобности возвращаться для углубления и уточнения анализа к полноте отношений в системе.

Пользуясь таким методологическим приемом, можно было бы, например, мыслить некоторую идеальную морфологию, как систему морфем, составляющих систему «номиналов», - первичных и возникших в порядке словообразования, — для всех возможных предметов, включая в последние и все возможные «отношения», — что можно было бы изложить и в порядке «лексикона», включающего в себя не только все «части речи», «знаки препинания» и т.п., но и имена всех частей «отдельного слова» — корней, основ, аффиксов и т.д. Для передачи чисто смысловых (логических) отношений этого было бы достаточно, и мы могли бы говорить даже об эстетическом достоинстве («изя

шестве» формул) соответствующей «речи». Так, примерно, дело обстоит в математической символике или в логистической, где имеются особые знаки «предметов», «отношений», «действий», «функций» и т.д. Без особого синтаксиса здесь, как будто, можно было бы обойтись, -по крайней мере, можно было бы условиться в этом, - хотя бы уже по тому одному, что такая морфология и была бы синтаксисом, так как включала бы в себя не только знаки вещных и смысловых отношений, но также отношений порядка слов, управления и т.п. В этом направлении можно было бы идти и дальше, и вместо «морфологических» форм говорить просто о системах фонем или графем или других чувственных (иерографических, пиктографических) знаков. Применение их для простого указания или номинации мыслимых предметов было бы достаточно для создания языка логики, хотя и весьма, может быть, педантического. Но такой «язык» явно был бы недостаточен для речи прагматической или поэтической, экспрессивной вообще. Поэтому если мы говорим об особого рода формах, составляющих применение звуковых форм к предметному содержанию, то такое применение приходится мыслить в идее двояким; это есть непосредственное применение, в указанном направлении, звуковых комплексов, облеченных в морфологические формы (или просто классифицированные по каким-либо принципам фонетические формы), или это есть применение этих же форм, опосредствованное конструктивными и экспрессивными формами синтаксиса. Два эти применения суть два типа действительных языковых форм, которые должны быть выделены в два особых предмета научного внимания. Если эти формы, как не данные чувственно, а лишь подразумеваемые и мыслимые, называть формами внутренними, то их место в системе языковых форм преднамечается с достаточною четкостью. Эти формы обоих типов не суть звуковые формы, а лишь их «применение», и тем более они не суть «естественные», «запредельные» для языка звуки, которые, как бы они ни были «естественно» оформлены, для языка остаются «чистою» чувственною «материей». Они не суть и сами предметные формы, к обозначению которых, вместе с их содержанием, призываются в звуке запечатленные языковые формы, ибо и чистые предметные формы - запредельны для языка, и вместе со своим содержанием составляют для него чисто мыслимую материю или кладезь смысла.