Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Новый противник сразу же привлек внимание не только советских спецслужб, но и пропагандистов. Необходимо было понять специфику идеологического воздействия на испанских солдат-добровольцев. К этому привлекали самых известных писателей Ленинграда. Лукницкий отметил в своем дневнике: «Вишневский, Тихонов, Инбер, Прокофьев, Лихарев, Авраменко, Дымшиц, Рывина, Азаров, Вишневецкая, Левоневский и кто-то еще… Все мы, шестнадцать человек, собрались по приглашению начальника 7-го отдела подполковника Подкаминера, чтобы послушать доклад о войсках противника, осаждающих Ленинград, — о немцах, испанцах, голландцах, норвежцах, финнах; о дислокации их частей, об их настроениях и взаимоотношениях.

Доклад Подкаминера был основан на показаниях пленных и перебежчиков, а также на некоторых добытых нашей разведкой документах…»[434].

По воспоминаниям испанских солдат, на них сразу же обрушилась вся мощь советской пропагандистской машины: «К 13 сентября русские узнали, что 121-ю дивизию сменила 250-я. В то воскресенье громкоговорители советской пропаганды переключились с немецкого „Heimat deine Sterne“[435] на вальс Ramona. Обращался к ним дезертир из 7-й роты 262-го полка»

[436].

Поставить перед собой цель легко, гораздо тяжелее достичь ее на практике. Понятно, что еще с 1941 г. все люди, владевшие немецким языком, были взяты советскими политическими и разведывательными органами на особый учет. С владением другими языками, тем же испанским, было гораздо сложнее. Одним из тех, кто стал «воздействовать словом» на испанских солдат, стал бывший ленинградский инженер Константин Виноградов. Это произошло следующим образом: «Однажды Виноградова вызвали в особый отдел дивизии.

— А как вы смотрите на то, если мы предложим вам стать рупористом по агитации и разложению противника на испанском языке? А овладеть им мы вам поможем. В Ленинграде вы достанете учебник, словари, разговорники. Пленные испанцы помогут в фонетике. Идет?»[437].

После недолгого раздумья Виноградов согласился. Главным аргументом «за» стало следующее: «Как-никак освобождался от ночного бдения и восстановления поврежденных обстрелом окопов. Представилась возможность бывать в городе, где, может быть, удастся узнать, куда эвакуирована жена с детьми».

Начинающий пропагандист приступил к своей работе: «И я начал „разлагать“ противника:

— Испанские солдаты! — читал я по бумажке. — Зачем вы пришли убивать нас? Ведь мы защищаем свой город от фашистов, как недавно, пять лет назад, вы защищали свой Мадрид, а мы, русские, помогали вам делать это. Ленинградцы брали сюда ваших сирот, воспитали их, дали образование…

Но, видать, в моем произношении эти слова плохо доходили до них. Сначала они просто смеялись, а потом открыли по нам яростный огонь.

Но на следующую ночь, основательно вызубрив текст, я снова кричал:

— Солдаты-испанцы! Зачем вы здесь? Вас ждут дома матери, жены, братья, сестры, невесты. Недавно под Красным Бором вы поставили своим павшим товарищам 1500 березовых крестов. Берез у нас много, хватит на кресты для всей вашей дивизии. Проситесь в Испанию, пока не поздно!»[438].

Работа пропагандиста оказалась весьма опасной: «В ответ — опять шквал мин и ливень пуль. В трубе появились пробоины, одного из моих связных ранило. Но мы изо дня в день целый месяц вели такие передачи. Командиры взводов стали гонять нас из траншей, так как из-за нас они стали подвергаться лишним обстрелам. Мы перебегали на новое место и снова продолжали свое дело»[439].

Опыт пропагандистского воздействия на противника приходил с потом и кровью. И постепенно его качество стало возрастать: «Наши передачи совершенствовались. В помощь нам прислали испанца-перебежчика, который стал перед очередным выходом „в эфир“ тренировать нас. Результат не замедлил последовать: к нам стали прислушиваться.

На передовой стало полегче. Прекратились изнурительные обстрелы. А если и вели по нам огонь, то неприцельный.

Уже не стреляли по дыму из землянок и по ротным кухням. Число убитых в траншее резко снизилось (до 10–12 человек в месяц). И уже не гоняли нас взводные, как прежде, а добродушно здоровались: „Молодец, эспаньол! Давай-давай агитируй!“»[440].

Усовершенствовалась и техника: «В помощь нам приехала звукопередвижка, но работала недолго из-за минометных обстрелов. На нашем участке несколько групп испанцев добровольно сдались в плен после того, как союзники высадились в Италии летом 1943 года, а немцев разгромили под Курском.

Пошли слухи, что ненадежную „Голубую дивизию“ немцы хотят заменить своими частями и начнут здесь наступать»[441].

По прошествии лет у Виноградова не осталось к союзникам нацистской Германии ненависти — скорее наоборот, какая-то жалость: «А вообще-то испанцы в целом произвели на меня неплохое впечатление. Непоседливые, говорливые, радушные. Правда, в бою они вели себя не слишком храбро. Но ведь они легковерны, приехали воевать в Россию за обещанное им вознаграждение»[442].