Испанский сон

Я обыграл их, Марина. Они могли еще предполагать, что я способен на это в принципе; но после пятого распределителя и перед всеми остальными (кроме первого, конечно) люди не совершают ненормальных поступков. Я — совершил. Наблюдение за мной было плотным, но весьма поверхностным, потому что его вели идиоты. Они пожлобились приставить ко мне по-настоящему компетентных людей, которые, может быть, раскусили бы меня вовремя. И когда дело стало пухнуть на глазах, для них это оказалось громом среди ясного неба.

То было время странных дел. Не знаю, помнишь ли ты из телевизора, из газет — концерн «АНТ»… кооператив «Техника»… миллионер-коммунист Артем Тарасов и плачущий большевик Рыжков… Мне удалось создать эфемерные связи дела Ольги с такими делами, воздушные ниточки, которые я какое-то время мог держать в руках. Точнее, я держал в руках всего лишь Ольгины деньги… но это и было самым надежным механизмом управления… Для члена правительства настали нервные времена. Редкий день не обходился без увесистой кляксы — весьма вонючей притом — которая выплескивалась из дела Ольги и долетала до его высокого кабинета. Все труднее было ему маневрировать, чтобы остаться в стороне. Все реальнее — по крайней мере, в представлении его команды — становился большой судебный процесс, большой скандал, не меньше тех, из газет с телевизором.

Конечно, с точки зрения Ольги, я играл с огнем. Но что мне Ольга? Она сразу увидела, что я играю свою игру. Она высказала это мне напрямую, вследствие чего я и влюбился в нее — помнишь? — а заодно освободился от каких-то моральных проблем и обязательств. Настал момент, когда мне уже нечего было делать — я лишь наблюдал за происходящим, как полководец на вершине горы, расставивший свои полки и вверившийся воле Божьей. Нити натянулись. На моих людей давили с разных сторон, и это давление увеличивалось. Кто кого? Моих противников было много — я был один; у них были машины и распределители — у меня не было ничего такого; мои связи и мои деньги не шли в сравнение с их связями и деньгами, и тем не менее я играл с ними на равных по единственной причине — они не знали, кто сплел эту сеть, а я благодаря их неуклюжим, паническим действиям с каждым днем узнавал о них все больше и больше.

Конечно, я должен был проиграть. Я и проиграл. Собственно, что такое проиграл? Я остался в живых, а это уже немало. Я даже Ольгу спас, представь себе. И что совсем странно, какое-то время я был героем их команды.

А было это так. Дней через пять-семь после начала моей операции мне позвонил Виктор Петрович — Виктор, мать его! — и сказал:

«Выходи на улицу, Корней. Тебя ждет машина».

Я послушно вышел и сел в ждущую машину. Я совершенно спокойно ехал неизвестно куда, потому что, если бы я не вышел на связь с моим доверенным лицом тем же вечером — как, впрочем, и любым другим — звонок раздался бы уже у Виктора. И скорее всего, это был бы звонок в дверь. Правда, в отличие от меня, машина бы ждала его лишь наутро, но зато это была бы машина с решетками вместо окон. Такова была объективная причина моего спокойствия, в дополнение к субъективной причине, то есть к адвокатскому сознанию собственной неприкосновенности.

«Плохи дела, Корней, — сказал мне Виктор. — Как это понять?»

«В смысле?»

«Дело пухнет. Я тебе что сказал? Три года. А ты?»

«Я?»

«Ну да, ты, твою мать».

«Я — адвокат».

«Ну и что?»

«Виктор, — нежно сказал я, — ты знаешь, чем отличается адвокат от прокурора?»

«Проходили в школе, — буркнул он. — Что делать?»

«Создать, наверно, адекватную бригаду защиты».

«Ты с этим справишься?»

«Извини. Я — не бригадир. Просто адвокат-одиночка».

«Обижаешь», — сказал он с угрозой в голосе.

«Наоборот. У каждого свой профиль. Зачем мне браться за то, в чем я подведу вас на сто процентов?»

Этот аргумент ему показался убедительным, и он слегка помягчел. Но только слегка, потому что следующая серия его вопросов привел-таки меня в замешательство.

«Адвокат-одиночка», — повторил он в задумчивости.

«Точно так».

«А этично ли, — спросил он слащавым тоном, — адвокату, пусть даже и одиночке… а может, одиночке даже и тем более… трахаться с подзащитной? Что ты на это скажешь, Корней? Мы что, обсуждали такие сюжеты, а? Мы их, может, планировали?»

Мне помогло некоторое его многословие. Он бы задал всего один вопрос — я бы, может, себя выдал от неожиданности. Но он задал сразу несколько вопросов, дал мне несколько секунд для размышления да еще и сам же подсказал ответ.

«Слушай, Виктор, — сказал я довольно-таки грубо, — а с чего бы это тебя разволновала адвокатская этика? Кого мне трахать, а кого нет, это уж я как-нибудь разберусь без тебя. У каждого своя технология — это тебе понятно?»

Он обалдел от такой наглости. Даже помолчал какое-то время — ровно столько для того, чтобы я решился перейти в атаку.