Испанский сон

— Брось, — сказал Он, — дело житейское.

— Я никогда еще так не напивалась.

— Говорю, брось.

— Теперь Ты можешь подумать, что я алкоголичка.

— Могу, — улыбнулся Он, — но не подумаю.

Ей захотелось поцеловать Его, но она подумала, что от нее, должно быть, дурно пахнет. В пространстве ее изощренных чувств это уже давно было, конечно, не так; ароматы метаболизма и тлена, подобно картинам Дали, навевали на нее то веселье, то страх, то тонкую, элегическую печаль; если какой-то из них и заставлял ее содрогнуться от отвращения, то это было во всяком случае не отвращение к самому аромату, а лишь к тому образу, который в ней вызывал аромат. Дали тоже рисовал отвратительных монстров — но разве сами картины становились от этого отвратительными? Таким был ее мир, но она не надеялась, что кто-нибудь — пусть даже Господин — разделит с ней эти чувства. Для всех — кроме нее — то, что она источала, была просто вонь… признак грязи, неряшливости… дурной запах, словом. Она с трудом приподнялась — в голове у нее шумело, — встала с кровати и упала бы, если бы Он ее не поддержал.

— Как Ты добр, — пробормотала она.

— Слушай, прекрати это…

— Нет, Ты добр, — упрямо сказала она. — Ты не бросил меня на улице… тащил по каким-то ступенькам…

— Как бы Я тебя бросил? Я люблю тебя.

— Я… тоже… — сказала она и ощутила рвотный позыв. — Я хочу в туалет; отведи меня.

Он отвел ее и остался там рядом.

— Уйди.

— Нет.

— Уйди, говорю… это нехорошо…

— Мне не впервые.

Не обращая внимания на ее вялый протест, Он схватил ее за голову, запихнул ей в рот Свои собственные пальцы и держал ее над унитазом, пока она не исторгла из себя все, что могла. Ей было хуже некуда; но больше всего ее мучила постоянная и единственная мысль о том, что все это для Него отвратительно. Что Он вынужден терпеть это ради нее. Она поклялась как можно скорей отблагодарить Его за это терпение.

— Зачем, — спросила она, как только оказалась в состоянии произнести пару слов, — зачем Ты?.. Я бы сама… смогла бы сама…

Он почесал репу и сказал:

— Я боюсь, что ты захлебнешься рвотными массами.

Наконец, вонючий процесс прекратился, и она прополоскала рот чем только могла, а потом долго давила на кнопку лимонной аэрозоли — она молча боролась с Ним за право давить эту кнопку, в итоге вырвала все же баллончик из Его рук, ей очень важно было давить собственноручно, как бы самой ликвидируя позорные последствия содеянного. Затем Он снова оттащил ее в кровать, и она, прижавшись к Нему, тихо уснула… а когда проснулась опять, за окном пели птички, был яркий день, и голова не болела.

Господин напоил ее холодным пивком и накормил очень большой, очень вкусной яичницей. Она ела эту яичницу, и душа ее пела вместе с птичками за окном. Потом Он повел ее в ванную — даже здесь пахло лимонной аэрозолью, просочившейся сквозь стенку, что ли — и долго мыл ее, как ребенка, как когда-то, опять же, Корней.

Она думала, что весь день они будут заниматься любовью, но Ему предстояли дела. Он сделал два-три звонка, пытаясь их отменить… и развел руками:

— Ничего не выходит. Позавчера еще было назначено… Ты простишь Меня за этот день?

— А Ты, — спросила она Его, — простишь меня за эту ночь?

— За какую эту, — хитро переспросил Он, — за ту, что прошла, или ту, которая будет?

— Нет, — сказала она, — за ту, которая будет, мне не придется просить у Тебя прощения.

— Договорились, — сказал Он. — Никуда не ходи, ничего не делай, не бери телефон, жди Меня. Поняла?

— Поняла.

— Вот телевизор, вот видик, вот пленки.

Он поцеловал ее.

— А во-он там даже парочка детективов.

Он еще раз поцеловал ее и ушел.

Она с легкой улыбкой прислушивалась к Его шагам, затихающим на лестничной клетке. Вдруг ей показалось, что шаги стали громче, как если бы Он возвращался. Он действительно возвращался. Он открыл ключом дверь и зашел.

— Ты что-то забыл?

— Ага.

— Тебе помочь? Найти что-нибудь?

— Нет, Я сам. Я забыл тебя одеть.

— Одеть меня?

Она посмотрела на себя. Она так и была еще в том, в чем вышла из ванной, то есть в своих трусиках и в Его белой рубашке. Больше на ней не было ничего. Он снял с нее свою рубашку и бережно, аккуратно, как-то даже профессионально — так, как если бы под его руками был манекен, но притом очень нежно, надел на нее ее бюстгальтер, блузку, юбку, белые носочки и туфли-лодочки — иначе, все то, что было на ней накануне.

— Ты здорово делаешь это, — сказала она, когда Он кончил свою работу и любовался ее результатом. — А у Тебя найдется еще десять минут?

— Десять найдется.

— Тогда переодень меня.

Он недоуменно поднял брови. Она открыла свою сумку, каким-то чудом не зацепившуюся ни за один арбатский бар, и извлекла из глубин этой сумки небольшой сверток. Она развернула сверток и, как иллюзионист, явила Его изумленному взору несколько предметов галантереи, а именно — простенький лифчик из плотного полотна, атласный нижний пояс с кружевами и пару красных чулок из эластика.

— Вот, — сказала она. — Можешь?

Он почесал репу.

— Могу.