Испанский сон

Итак, перед тем, как взорвать люк, ведущий с лестницы в бункер, наши планы были таковы: план Иванова — если он знал о выходе — вовремя нырнуть в нишу; мой план — вовремя и со спокойной совестью застрелить его при этом нырке. Однако планам этим, ни одному, ни другому, не суждено было осуществиться. Что должно было ждать нас за взорванным люком — кроме облака пыли, конечно? Правильно — тишина; правильно — тьма кромешная… А было, сквозь пыль — слабый, но свет; и были звуки, отдаленные, но не слабые: какое-то лязганье, рев двигателей, человеческие голоса.

Когда меня занесли в бункер, я первым делом глянул в тот угол, где располагался секретный лаз — глянул исподтишка, чтобы Иванов не заметил… но не было смысла осторожничать: все разом уставились именно в этот угол. Никто из нас такого не мог ожидать — в крыше бункера зиял могучий пролом, а в нем застряло что-то похожее на землеройную технику. Пролом, будучи неправильной формы, перекрывался этой техникой лишь частично, а в остальных местах пропускал в бункер дневной свет; наверху суетились люди, и их характерные возгласы, звучащие теперь вполне отчетливо, заставили нас улыбнуться. Очевидно, мы присутствовали при аварии… впрочем, не такой уж страшной и вовсе не редкой для Москвы. Мы подвинулись поближе к пролому и, как стайка зевак, стали наблюдать за происходящим.

Надо сказать, что, когда группа Ордена впервые обследовала это помещение (то есть, около года назад), я заметил сквозь обветшавший бетон канализационного колодца, что грунт, окружавший колодец, сильно просел. Чтобы увидеть такое, не нужно быть специалистом… наверняка ты и сама видела: подле люка дыра; иногда кажется, будто он прямо-таки висит в воздухе. Такие вещи особенно часты вблизи густых коммуникаций… например, на Пушкинской улице, точнее Большой Дмитровке, не так давно провалился целый дом. Что-то похожее случилось и здесь… и, похоже, люди наверху пытались ликвидировать последствия аварии — а для начала вытащить из дыры застрявшее в ней устройство. Натужно выл лебедочный механизм, но ему явно нехватало силенок; устройство вздрагивало, приподнималось, опять опускалось даже еще ниже, чем было… в такой момент одно из колес устройства погрузилось в дыру полностью, и я понял, что это вовсе не землеройная техника — такие колеса бывают только у импортных внедорожников… попросту говоря, у джипов.

«Да это же “Лэнд-Крузер”, — с удивлением произнес Игорь, — уж мне ли этот глушитель не знать…»

В то время как члены экспедиционной команды в стиле, присущем скорее тебе, обменивались мнениями о провалившемся джипе, я старался понять, как в такой ситуации поведет себя Иванов. Нырнуть в нишу теперь представлялось рискованным; колодец мог быть поврежден аварией и засыпан землей. Теоретически можно было использовать оказию в виде пролома — потолок в бункере был невысок — но просветы между джипом и краями пролома казались слишком узкими, чтобы туда можно было пролезть; да и пока бы он лез, его успели бы схватить снизу. Мой план поймать негодяя с поличным провалился, как невезучий джип; я проклял себя за излишнюю щепетильность и, пытаясь найти хоть какое-то утешение, подумал, что Бог, вероятно, все же умнее меня.

И это истинно так. Сверху неожиданно прогремел грохот мощного взрыва — и тотчас, вероятно не выдержав нервного напряжения (а может быть, и надеясь, что взрыв удалит нечто мешавшее подъему джипа), Иванов подпрыгнул и мертвой хваткой вцепился в подножку автомашины. Мои люди тотчас бросились к нему… но поздно: джип каким-то чудом действительно двинулся вверх… и я успел уже возблагодарить Бога, удержавшего мою руку от убийства того, кто — как следовало из столь явного свидетельства — был в действительности невиновен.

И опять, как слепому щенку, мне было указано: не тщись, человече, в глупой гордыне своей толковать промыслы Божии. Едва джип приподнялся над краями пролома, как с этих краев поползло, свешиваясь книзу, вязкое, шипящее, дымящееся месиво, более всего похожее на жидкий огонь. Оно достигло Иванова, висящего на подножке машины и приподнявшегося вместе с ней, и коснулось его, и объяло боком, не полностью — но и этого было достаточно, чтобы он страшно, нечеловечески закричал и сорвался с подножки. Он корчился, бился на полу бункера от нестерпимой боли, продолжая кричать, и его дикий вопль вторил другим таким же воплям, доносящимся сверху сквозь пролом; и он кричал, пока гигантская капля неторопливого кипящего месива не опустилась на него и не поглотила его полностью.