Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Франциск — ученик; Франциск — учитель. Научение примером. Больше того: Франциск учит... своих же учителей — Природу и в ней бога. (Ясно, что не природу в целом, а природные отдельности.) Но учит особым образом: научая и бога, и природные феномены учить себя же. Таким вот образом учится сам и учит других. На эмпирически данных образцовых примерах, которые есть все вещи — каждая в отдельности — божественно устроенной Подлунной, живущей во всей своей божественной полноте.

Парадокс: последний-распоследний неуч, должный всех научить правильно жить и сам должный выучиться тому же.

И средневековье этот парадокс как бы одолевает, переводя невышколенную живую жизнь Франциска в учебно-дидактический житийный текст этой жизни — в уроки-цветочки посмертного бытия учителя-неуча. Конечно, как бы. Потому что басня-притча не есть собственно средневековый жанр. Потому что она поучает, не научая...

Просто жить, потому что сила не есть знание; в знании, по Франциску, наиполнейшее бессилие. В знании уметь-учить — тоже. Подлинная сила — в ином: в отсутствии всяческих научающих умений.

Жить по вере... Жил как антиученый-внеученый. Жил неучем, неучем и умер, зато постиг верою такое, чему ни выучиться.

Но лишь стоило этой замечательной жизни физически завершиться, как тут же (а спустя время — тем паче) жизнь стала текстом, ставшим предметом поучительных — внеученых тоже, но притчево-басенно-нравоучительных усвоений. Не ученых потому, что если в казусном типе Алкуиновой учености загадано всё, то в баснях-цветочках всё разгадано: предмет учености не существует. Нет его и в самой жизни Франциска, ибо эта жизнь — как текст. Деяние тождественно цели (смыслу). Оно и есть смысл, могущий быть данным во всей его полноте только в вере...

Если учительско-ученическое средневековье в своем стремлении через слово просветлить, высветлить, проявить жизнь тщится научить увидеть того, кто произносит текст, или же научить восстанавливать текст (Августин Абеляр), то Франциск из Ассизи видит Того, Кто... и так, а текст восстанавливает, просто живя — живя просто. Вот почему жизнь как текст и вот почему феномен Франциска — внеученый феномен, но такой феномен, в котором обнаруживаются пределы собственно средневекового учительского книгочейства, остановившегося перед собственным своим ничто, выявленным все тем же Франциском. Наиглубочайший кризис средневековой книжной учености, радикально избытой в жизни ассизского земного небожителя, бывшей "внутренним голосом" и у предшественников — Августина, Алкуина, Абеляра. В жизни, оставшейся за дверьми учебного класса ученейшего европейского средневековья. Живой укор всем, нехорошо живущим. А выучиться так жить непосредственно от самой этой жизни нельзя, как нельзя выучиться падающему листу, утренней росинке, капле цветочного меда...

Святая вода, ни единой каплею не пролившаяся меж пальцев. Вся — на ладони. А небо запечатлено в глазах Франциска целым и голубым: рисовать небо по клеткам не было нужды.

А ТЕПЕРЬ — ЗОНГ, завершающий этот последний урок:

Ах, братец Одуванчик,

Сестрица Резеда!Что просвистит Тушканчик,Когда придет страда,Когда страданье летаНачнется — травы ниц,Когда уж все пропетоУ перелетных птиц,Когда папирус ломкийРокочущих стрекозПотрескается тонко,

Как гильзы папирос,И даже шмель сварливый,Истратив низкий бас,Теперь уж молчаливо,Не глянув, минет вас,Не лучше ли под косу,Под острую косуНавстречу сенокосуПогибнуть на весу,Чем так, торчком на поле,

Средь выжженной стерни,Тем паче и тем боле,Когда сочтены дни?..Ах, братец Одуванчик,Сестрица РезедаИ ты, свистун Тушканчик,Что скажете тогда?Себя не сознаваху,Ни плоть свою, ни дух,Они в ответ сказаху,

Пролепетаху вслух:Почто, скажи на милость,Гуманный твой совет?Исчезни, сделай милость,Не засти божий свет.Как должно, так и будет.Не убоясь, умрем,Прильнув земли ко груди...Мгновением живем.

СМЫСЛ ШКОЛЫ — ШКОЛА СМЫСЛА

СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, Я УЖЕ ВСЕ СКАЗАЛ.