Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Вправленный в такой вот контекст средневековый человек, конечно, может познавать мир, но познавать особым образом — отнюдь не в научно-исследовательском нововременном смысле, а как "вещей обличение невидимых", принявших, однако, обличье вещей видимых. Но чтобы обличить вещь невидимую (то есть божие слово), нужно прибегнуть к помощи слова же. Воплотить Слово. Но сколь парадоксальна задача, — мы уже более чем догадываемся.

Слово божие стоит за всеми вещами мира, за миром вещей в целом. А запечатлено в священном тексте. Поэтому самый верный (и достоверный) способ познания истины — в постижении смысла священного Писания, ибо в нем богооткровенное слово, божественное откровение (revelatio). Обнаружение смысла текста и есть раскрытие тайны бытия, а стало быть, и божественной воли. Исследуется не мир, а слово о мире, призванное высветить в самом себе запредельный смысл этого мира. Слово о смысле мира — первый и последний предмет исследовательского делания. Но как выпестовать это слово — этому надо учиться: учить себя и учить других. Ревеляционистский метод познания толкование текстов о мире, всецело открывающихся в откровении, разрабатывается тщательно. Именно сфера книжной учености и есть, может быть, единственная сфера приложения средневекового ума, взыскующего нового; но скорее нового ученого действия, нежели нового ученого знания. Классифицируются (но сначала создаются) различные уровни анализа текста (семантико-этимологический, концептуально-смысловой, спекулятивно-системотворческий). В идеале — образ истины; но такой образ, который соотносится с первообразом. Разрабатываются жанры в соответствии с уровнями анализа текста: этимологии, комментарии, компиляции, бревиарии, толковники, словники, энциклопедии, суммы. И, конечно же, формы учено-учительского дела — организационные, а внутри них учительско-процессуальные — монастырские и соборные школы, университеты, ремесленные цехи, купеческие гильдии — с их уставами, статутами, лекциями, защитами ученых степеней и испытаниями, диспутациями, установлениями и прочим. И все это — во имя экзегезы Писания, во имя экзегетики в самом широком смысле этого понятия. Опытное знание при этом, "научное" новаторство, ориентированное на природу, оказывалось на периферии. Зато ученость в ее этимологически дистиллированном первородстве — первым делом. И здесь-то уже за изобретением новенького (новых учено-учительских действий-деяний) дело никогда не стояло. Всё — от начала до конца — в этой учительско-ученической области было изобретено именно там и тогда — в эти европейские средневековые времена.

Именно схоластикой — и никогда эвристикой — была эта ученость. Это была наука школы — школьная наука: слово — ее предмет, слово — ее метод, слово все ее содержание. А опыт этой науки — это опыт со словом, над словом, при помощи слова: сложение действия-приема ради и во имя смысла. И обращен этот опыт — слово-жест учителя — к встречному жесту-слову ученика. Это было знание о разумении (умении действовать учено). Ученый человек средних веков — это и учитель, и ученик, но только разновременно. Ученость средневековья — это учительское слово-прием, обращенное к слову-смыслу. Ради этого смысла, но смысл где-то там — за пределами. Точнее: между словом экзегезы и Первословом, первым и окончательным творческим словом бога. Еще точнее: он и есть Первослово, а представим как отблеск-тень его. Только так и только в таком — учительско-ученическом — смысле можно говорить о средневековом ученом книжнике, если мы действительно хотим говорить о средневековом ученом книжнике. Но... учитель. Корень один, а сути, как мы уже видели, соотносятся, противостоя. И в этом соотнесении парадоксально не совпадают, хотя и обладают — частично — общей территорией приложения собственных сил.

В этом значении слова "ученый" все население средних веков было ученым населением: учитель церкви, проповедник, теолог, созерцающий мистик, комментатор-схоласт, петрограф, металловед, ремесленник, врач, приходской священник, святой, астролог, кузнец, алхимик, пророк, поэт... простой мирянин. Все были участниками всеевропейского и всесредневекового семинара под открытым небом — многовекового диспута о чем угодно (например, о преимуществах человека, которого насекомые кусают, перед тем, кем они пренебрегают), где все слова случайны, а все словосочетания упорядочены. Упорядочены для дела — смысла: мира, собственной жизни, цели собственной жизни во имя личного спасения. Для жизни по богу, в боге, для бога.

Все население средних веков — ученое население. Верно. Но это — вполне пусто, если не ограничить-определить особость этой книжной — учительской учености. Но мало-помалу сие осуществляется.

Самый простой способ овеществить, оплотнить слово — это его написать. Книга — единственная вещь, которую делают из слов.

"Телом и словом письмо облекает безгласные мысли,Говорящий листок их относит векам". (Шекспир)